Гора Орлиная

— Не знаю, кто из нас сегодня разглагольствует! Посмотри сводку, посмотри, не отворачивайся.

Нечаев быстро проглядел поданный ему лист бумаги и сказал, не скрывая пренебрежения:

— Все это и слепой увидит. Заслуга небольшая. Я думал, что-нибудь посерьезнее, поглубже.

— Копнули и поглубже, — сказал Кузнецов.

— Копнули! — рассердился Нечаев. — Что ты все время — «мы» да «мы»? А говоришь один.

Черкашин смутился.

— Отсюда возникают вещи и поглубже: плохое использование мощностей.

— Ну, это уж не ваша забота. При чем тут технический отдел?

— Я коммунист, — несмело напомнил Черкашин.

— Знаю, — бросил Нечаев. — Я тоже коммунист. Ходил ночью по заводу и думал: вот она, наша мощь, наша сила… без чего жить нельзя. А вы, товарищ Черкашин, помнится, еще совсем недавно соглашались с американцами, что наша гора — фальшивый магнит.

— Позвольте! — возразил Черкашин. — Я этого не говорил. Я говорил, что наличие залежей руды в горе завышено… что ее хватит всего лет на тридцать.

— А это не одно и то же?

— Мне кажется, нет. Американцы говорили, что и на пятилетку не хватит.

— Не одно и то же? — зло засмеялся Нечаев. — Стоило ли тогда делать такой замах — на тридцать лет? Демидов строил на триста, а мы на тридцать? Так? Интересно!

— Погодите, — перебил его Кузнецов, — не забывайте главного. У нас прямая задача, надо принять меры по поводу того, что установила бригада…

— Надо принять меры, — согласился Нечаев, повышая голос. — Но меры другого порядка. Пора установить наконец единоначалие на заводе.

— Отлично. Давно пора, — согласился Кузнецов.

— Отлично или нет, мы после поговорим, — ответил Нечаев и посмотрел на Черкашина.

Черкашин поднялся.

— Я сейчас уйду, — сказал он. — У меня еще два слова. Возможно, тоже не по моей линии. Дело в том, что мы все время говорим о борьбе за скрытые возможности, говорим о том, что рекорды надо закреплять, а вот в механических мастерских… правда, это не главное предприятие нашего комбината, а подсобное, я это понимаю… но — вдруг… в жизни все может случиться… станет главным предприятием. Так вот, в мастерских не распространяют опыт лучших токарей, затирают ценное предложение…

— Хорошо, — сказал Нечаев, выслушав суть дела и вспоминая, что хотел ночью зайти в мастерские — сейчас еще помнится желтоватый свет в решетчатых окнах, — но так и не зашел. — Обещаю, разберусь. — Он встал. — Вы все что-то никак не можете поделить с Громовым.

В его голосе прозвучала суровая нотка.

— Мне с ним делить нечего, — ответил Черкашин.

— Но вы сейчас его заядлым консерватором выставили, а этого Леонова чуть ли не героем. А до героизма тут далеко, героизм — он немного иной. Вот сегодня ночью в мартеновском цехе с литейным ковшом неполадка случилась. Так рабочий не испугался, о себе не подумал… смелый, черт! Вот о чем говорить надо — это героизм!

— Говорить надо о том, что ковши плохие на таком замечательном заводе, — не выдержал Черкашин. — Я думаю, придет время, когда мы не будем заниматься прославлением вынужденного героизма, а будем привлекать к ответственности тех, кто способствует обстановке, порождающей подобный героизм.

Когда Черкашин вышел, Нечаев сказал:

— Черт с ним! Тут дело понятное. Но как мог ты, руководитель партийной организации, тратить время на пустые разговоры? Придется навести порядок на заводе. Придется воспользоваться своими правами.

— Я же говорю, давно пора! Нечего прятаться за спину общественности.

— Когда это я прятался за твою спину? Когда? Что-то не помню. Да и спина у тебя такая, что мне за нею вряд ли спрятаться. — Он прищурил один глаз, усмехнулся. — Вместо того чтобы помогать, ты ведешь подобные разговоры.

— Я должен не только помогать вообще, но и контролировать. Бригада Черкашина работала по заданию парткома.

— Ясно! Решил исправлять свои ошибки. Газеты читаешь! — зло проговорил Нечаев. — Недавно в «Правде» писали, что партийные организации не контролируют работу предприятий, не вскрывают недостатки, выносят неконкретные решения…

— Да, писали, — Кузнецов помрачнел. — Все это касается и нас.

— И еще, — не слушая его, продолжал Нечаев, — свыклись с глубоким прорывом. Это как будто не совсем касается?

— Не совсем…

— Я думаю! Не совсем касается. Только по какой причине? Прорыв не такой уж глубокий! — сказал Нечаев с видимым торжеством. — А вообще людям, которые свыкаются с обстановкой, знаешь ли, надо менять обстановку.

— Как это понимать?

— Как хочешь!

— Хорошо, — Кузнецов поднялся. — Продолжим этот разговор в горкоме.

— Всегда готов! Но думаю, что для тебя не будет большой радости, — усмехнулся Нечаев и напомнил: — Секретарь так и не извинился перед главным инженером…

— Едем! — предложил Кузнецов. Широкие ноздри его раздулись, усы начали топорщиться. — Там разберемся…

— Ладно, зачем я тебя буду под монастырь подводить?

Кузнецов остановился, глянул пристально на Нечаева:

— Дело тут, конечно, не во мне… Остывать начинаешь, Евграф?

— Начинаю, — признался Нечаев. — Посиди минутку, помолчи… Вот так. И давай разберемся сами.

Сергей Сергеевич продолжал советоваться. Он вызвал к себе Плетнева и обсуждал с ним «проклятый вопрос».