Гора Орлиная

Чувство радости исчезло. Неужели Плетнев что-то значил во всей этой странной истории? Николай опустил голову, отвернулся, отошел к окну. Она взглянула на него с тревогой и в то же время ласково и, стуча забытым на ноге коньком, подошла, тронула за локоть:

— Прости меня… ты такой хороший…

Слова ее были правдивы, чувство искренним… Николай никогда бы не поступил так, как поступил Плетнев, — она была в этом уверена. Плетнев был противен ей теперь, она сожалела о том, что между ними произошло… Да, Николай человек хороший, но, видимо, этого мало, чтобы полюбить.

— Прости меня, — повторила она ласково. — Я стала такая подозрительная…

И снова, неизвестно от чего, от обиды ли, от нахлынувшей ли жалости к самому себе, губы Николая дрогнули. Но в то же мгновение он чуть не до боли прикусил их. Почему он такой? Разве он не мужчина? Неожиданно взял руку Нади, сильно, до боли, стиснул в своей. Надя вскрикнула, потом засмеялась.

— Я с тобой не пойду, — сказала она, опуская глаза.

— Не пойдешь? — Николай посмотрел на нее и зло и в то же время весело. — Пойдешь!

Она подняла на него глаза, скорбные, затуманенные слезами.

Он удивился самому себе, удивился ее взгляду, махнул рукой и выбежал. Надя распахнула дверь, позвала с порога:

— Вернись!

Николай вернулся, хмуро, не поднимая головы, пробормотал:

— Извини…

— Посидим дома, — снимая конек, сказала Надя. — Сегодня девчат долго не будет. Ушли на вечер. — Взяла с печки алюминиевый чайник, спросила: — Чай пить будем?

Николай поставил чайник обратно, глухо проговорил:

— Надя слышишь… Я не могу так… Со мною что-то делается. Я не знаю что.

И он снова до боли стиснул ее руку.

Надя напряженно улыбнулась, спросила, не глядя в лицо:

— О чем ты?

— Надя, — едва выговорил Николай. — Скажи, это правда?

— Правда…

Он выпустил ее руку, пошел. Надя не остановила его, теперь он может уходить, может поступить, как найдет нужным. Она сказала ему, она должна была сказать. Ей стало легко и все безразлично.

Николай ушел.

Ушел, но его тянуло к Наде, он хотел видеть ее, говорить с ней, просить у нее прощения, требовать ответа, кричать на нее, приказывать ей, до боли стискивать руку, отталкивать, умолять не сердиться, сделать так, чтобы он был счастлив. Она могла это сделать, могла успокоить его, только она.

Он подстерег ее, когда она возвращалась с курсов, начал бормотать извинения.

— Не надо, не надо, — смущенно проговорила она.

Он замолчал, осторожно взял ее под руку и, когда Надя повернула к нему растерянно-улыбчивое лицо, неожиданно поцеловал в щеку. Нет, даже не поцеловал, не успел, губы едва коснулись щеки. Он растерялся, не знал, что сказать, и, обозленный на самого себя, на свою неловкость, молчал до самого крыльца.

— Зайдем? — нерешительно предложила Надя.

А он только сию минуту спросил себя: «Пригласит или нет?» И решил: «Если пригласит, не пойду… Не могу я идти!» Ему казалось, что она хочет загладить перед ним какую-то свою вину и заранее протестовал.

И все-таки он пошел, вопреки собственному решению, пошел без колебания и даже обрадовался приглашению.

В комнате были девушки. Увидев, что Надя привела гостя, торопливо собрались и, пересмеиваясь, убежали.

Надя с усмешкой вздохнула. Это была горькая усмешка. Подруги мстили ей. Хорошо еще, что ничего не сказали. Надя страшилась этого и все-таки пригласила Николая.

— Прошлый раз ты отказался от чая, — сказала она устало. — Если откажешься и теперь, я стану пить сама.

— Не откажусь!

Николай почувствовал в своем голосе нотку вызова. Видимо, эти слова имели для него какое-то другое значение.

Эту его интонацию почувствовала и Надя, шутливо сказала:

— Думаешь, чая нет? Есть, и даже с конфетами.

— С конфетами? Отлично, — с преувеличенной бодростью произнес Николай. — Где у тебя спички?

Он схватил чайник, выбежал в коридор, налил из бачка воды, вернулся, растопил печку, набросал в нее углей, разворошил их, в печке загудело, жестяная дверца накалилась. Потом он выключил свет, и от дверцы на стену упал красный отблеск, легла темная тень Николая.

— Зачем ты? — испугалась Надя и побежала к выключателю.

— Не трогай! — Николай был в том прежнем настроении, в настроении злого веселья. — И так видно!

— Еще подумают что-нибудь…

— Пусть думают. Тебе не все равно?

— Мне все равно, — сказала она совсем не то, что хотела сказать.

Ей в эту минуту стало действительно все равно.

Николай подошел к ней.

— Надя… ты… понимаешь… прости меня… Я уже говорил тебе… что мне тяжело… я и сам не знаю, почему так…

Глаза его странно блестели. Блеск был влажный, предательский, нежданный.

Николай включил свет, зажмурил глаза, провел по ним рукою, словно бы от резкой боли. Он хотел обмануть самого себя, хотел обмануть Надю.

— Ну! — сказал он неожиданно весело, посмотрев на приунывшую Надю. — Где у тебя чашки? А, вот они!

Надя, словно очнувшись, решительно оттолкнула его от настенного шкафчика, к которому он подошел, и, смеясь, напомнила:

— Я здесь хозяйка!

— Ты хозяйка? Нет, я здесь хозяин!

Ему стало весело-весело, неизвестно отчего.

— Не мешай, все сам сделаю.

— Не трогай, — настойчиво проговорила Надя и снова толкнула Николая.