Гора Орлиная

Пришлось отправиться в цех и перебирать гайки. Это была не легкая и, главное, бесполезная работа. Плетнев не мог обнаружить ни одной подходящей гайки. Его окружили слесари. Переговариваясь, они советовали то одну, то другую гайку, — может быть, подойдет. Плетнев покорно поднимал гайки, но ни та, ни другая не подходили. И он бросал их в сторону, бросал молча, боясь выругаться. Подошел Николай, мрачно и недружелюбно посмотрел на Плетнева и ушел, ничего не сказав, точно не узнал его. Плетнев был благодарен ему за это… Поблизости появился Черкашин, потом — Пушкарев.

— Радуетесь? — зло пробормотал Плетнев, увидев Семена.

— Чему радоваться? Тому, что танк задерживаем? Да жаль вас — и все!

К груде гаек приблизился Нечаев. Он давно уже отдал нужный приказ, но оставаться в кабинете в такую минуту не мог. Дорог был каждый час, дорога каждая деталь, он обязан принимать самые суровые меры к тем, кто срывает выполнение правительственного задания.

— Нет ни одной доброй гайки? — спросил он. — И что же?

— Я распорядился изготовить новый штамп, — ответил Черкашин.

После ухода директора, Плетнев, все еще сидевший на корточках у груды гаек, спросил:

— Чем благодарить собираются?

— Под суд, кажется, — виновато проговорил Черкашин и, поежившись, отвернулся.

— На торфяник! — пояснил Пушкарев.

Плетнев сначала не понял. Потом вздрогнул и побежал в управление, к директору. Не раздумывая, он распахнул тяжелую дверь и бросился в кабинет, бросился с тем отчаянием, когда ищут человека, боясь, что не найдут его, боясь неожиданно нахлынувшего одиночества.

Увидев директора за столом, на обычном его месте, Плетнев растерялся, хотя желал увидеть именно его.

Вздрогнув от неожиданного шума, Нечаев с удивлением взглянул на растерянного и бледного Плетнева.

— Что случилось?

Плетнев, не отвечая, подбежал к его столу и, упав на одно колено, судорожно схватил край синей суконной скатерти. Скуластое лицо его исказилось, и, едва не рыдая, он крикнул:

— Помогите мне жить! Помогите!

Нечаев растерялся. Встал, склонился к Плетневу, взял его за плечи.

— Что такое? Что за комедия?

И тут же почувствовал, как задрожали плечи Плетнева. Он попытался поднять его, но плачущий Плетнев все еще хватался перепачканными смазкой руками за синюю скатерть стола. Наконец отпустил ее и сел на стул. Нечаев подал ему стакан воды, но Плетнев, отстранив стакан, снова упал на одно колено.

— Встаньте, Плетнев.

Директор сказал это просто и спокойно настолько, что Плетневу показалось, будто в кабинет вошел кто-то другой. Он поспешно встал и продолжал стоять молча, с опущенной головой.

Ранней весной на Урале начали создаваться добровольческие части. Семен Пушкарев решил идти на фронт. Посоветовался с Николаем, получил его согласие.

— Жаль хорошего сборщика. Но — быть по-твоему.

Настал день отъезда добровольцев, час прощания. Алексей Петрович, напутствуя Семена, решил подарить ему зажигалку.

— Спасибо, своя есть.

— Чудак! Это же плексигласовая. Сквозная!

— Лучше себе оставьте. Она вам с трудами досталась.

— Какие там труды! Ребята из механического сделали.

Зажигалок у Алексея Петровича имелось штуки четыре: металлическая, блестящая, медная — из патрона, одна в виде снаряда и, наконец, типа американской, с кнопкой, нажмешь — и готово. Но плексигласовой, чисто уральской, еще не было. Он выложил свое зажигалочное хозяйство:

— Выбирай, Сеня.

— Ого! Целая история, — проговорил Николай. — Металлическая, блестящая — это эпоха освоения, зажигалка-патрон — это второй этап, когда стали приезжать фронтовики, зажигалка-снаряд — это, так сказать, увеличение мощи вооружения, американская — укрепление связи с союзниками, зажигалка плексигласовая — улучшение техники и прямо-таки роскошь, комфорт, — смеялся он, перебирая зажигалки.

— Какую хочешь? — настаивал Алексей Петрович.

— Ладно, — ответил Пушкарев, — давайте патрончик…

— Бери! Дай фашисту покурить!

Алексей Петрович посмотрел вслед Пушкареву, радуясь за него, и направился к своим узлам. В конце поточной линии Вернигора спорил с военпредом. Узнав, в чем дело, мастер стал на защиту Вернигоры, позвал Леонова. Указывая на военпреда, говорил:

— Не берет, понимаешь, машину. Мотор, мол, глуховато идет. А того не понимает, что он еще не обвертелся свое положенное. Обвертится — гудеть будет.

— Это какая — «Тридцатка»? — спросил Николай и улыбнулся. — Не сдавайся, Алексей Петрович. Пойдет!

Николай остановился у другого, только что собранного танка, заметил, что передний продолговатый щиток то захлопывался, то поднимался. Сидевший в танке, очевидно, проверял, насколько быстро и хорошо работает механизм щитка. Когда смотровая щель открывалась, Николай видел глаза и полоску лба. Глаза были устремлены куда-то вверх. Он оглянулся и увидел над собой в кабине подъемного крана девушку — Наташу Спиридонову, бывшую табельщицу механического цеха. Она смутилась и нажала рычаг механизма. Кран быстро отъехал, а щиток так же быстро захлопнулся. Но теперь Николай узнал Фильку — и грустно улыбнулся.

— Хорошо щиток работает. Отлично. Ну-ка, открой, — нагнувшись к броне, крикнул он.

Щиток не открывался.