Гора Орлиная

— Если разрешите, я до завтра останусь у вас, — небрежно, как бы мимоходом, произнесла Софья Анатольевна. — У нас в соцгороде почти во всех домах батареи полопались. Те, у кого есть возможность, ночуют в цехах… У меня же нет такой возможности. Вот я и решила…

Черкашин оцепенел.

— Комната в полном вашем распоряжении, — пробормотал он наконец. — Располагайтесь… Я вообще могу уйти на завод. Впрочем… я не знаю, что мешает вам…

— Александр Николаевич, — с достоинством проговорила Софья Анатольевна. — Надеюсь в этом доме уважают женщину?

Черкашин извинился, нервно заходил по комнате, остановился у порога, закрыл лицо длинными тонкими пальцами, прошептал: «Какой же я дурак!» — и вышел.

У него была единственная дорога — в заводоуправление, и он почти побежал туда. Но если бы кто-нибудь толкнул его на дорогу, ведущую к вокзалу, и сказал, что для него уже куплен билет, он бросился бы на вокзал, не рассуждая, не спрашивая, куда надо ехать. Он бросился бы… И все-таки он знал только одну дорогу, это была дорога в заводоуправление — привычная, изо дня в день.

Дочь вернулась.

Анатолий Владимирович остался к этому равнодушен. Он даже не спросил, где она провела ночь.

Он старался не думать обо всем этом. Надо было жить. Для Анатолия Владимировича это означало — писать.

Думая о своем, старик вышел в кухню. Здесь, между рамами окна, уже больше месяца стояла бутылочка с подсолнечным маслом. С первых дней войны нельзя было достать нужного для работы масла. И Анатолий Владимирович, так же, как и другие художники, покупал подсолнечное и подолгу «высвечивал» его на солнце. После этого оно годилось к употреблению. Анатолий Владимирович решил загрунтовать полотно. Он видел перед собою открытое лицо работницы Егоровой, ее улыбку и все ругал себя, что рано ушел, не сделал еще одной зарисовки.

«Ничего. Уж завтра я разойдусь», — успокоил он себя, открывая оконную раму.

Бутылочки с маслом не оказалось.

Художник встревоженно огляделся по сторонам и на плите между кастрюлями обнаружил свою бутылочку. Она была почти пуста. Сначала он ничего не понял, потом бросился в комнату дочери.

— Софья!

Она сидела у стола спиной к отцу и не обернулась.

— Ты меня не слышишь, Софья?

— Слышу.

— Что же ты молчишь в конце концов?

— А что пользы кричать? Горю криком не поможешь…

— Я тебя не понимаю, Софья, — с возмущением произнес Анатолий Владимирович. — Это была последняя бутылочка масла. Как я буду завтра работать?

Софья Анатольевна поднялась от стола и шагнула к отцу.

— Какое масло?

— Она еще спрашивает! На окне!

— Ах, ты об этом?.. А вчера кто оладьи хвалил? Ты думаешь их без масла пекут?

Анатолий Владимирович отступил, не зная, что сказать, и глядя в серые глаза дочери, необычные от какого-то сухого блеска.

— Нашел о чем в такую минуту разговаривать.

Софья Анатольевна медленно вернулась к столу, взяла из-под лампы желтый листок бумаги и подала отцу.

Анатолий Владимирович долго разглядывал его, не смел поднять глаз на дочь, сел на стул.

— Боже мой! — пробормотал он. — Прости меня, Сонюшка…

И заплакал, склонившись к столу и обхватив голову худыми жилистыми руками.

От зятя долго не было писем, и Анатолий Владимирович настоял, чтобы дочь послала запрос в часть. Сегодня пришел короткий ответ: «В списках не числится…»

— Не надо, папа. У многих теперь горе. Война.

— Война, война, война… — повторил Анатолий Владимирович, все ниже опуская голову.

Дочь легонько коснулась его плеча, он вздрогнул, уронил руки на стол и посмотрел на нее.

— Что же ты не плачешь, Сонюшка?

— Слезами горю не поможешь, — она отвернулась и мысленно повторила слова отца: «Что же ты не плачешь?» Да, да, ведь все-таки это был муж.

Ни вчера, когда она получила печальное извещение, ни даже сегодня утром, после бессонной ночи, она почему-то не могла вспомнить лица Сергея Сергеевича со всей ясностью, и только теперь оно представилось ей таким живым — до мельчайшей черточки. Пришел на память тот вечер, когда он уезжал в Сибирь и все спрашивал — любит ли она его хоть немножко.

И вот теперь она подумала о том, что получения по аттестату прекратятся, а когда будет назначена пенсия? Пенсия должна быть. Но какая? Очевидно, маленькая… Сергей Сергеевич был всего только младшим лейтенантом, и Софья Анатольевна пожалела об этом. Впрочем, она жалела об этом и раньше.

Если бы теперь ее спросили, что привлекло ее когда-то к Громову, она ни за что не вспомнила бы. А за годы замужества она утратила и то малое, что чувствовала к нему когда-то.

Пора думать о другом: как быть дальше?

Выйти замуж за Черкашина?

Очень уж странные у них отношения.

У ворот знакомого дома встретил ее дворник Авдеич.

— Здравия желаю!

— Добрый вечер, — сказала Софья Анатольевна добродушно.

Авдеич был тихим и рассудительным собеседником, и Софья Анатольевна даже любила с ним пошутить.

— Воюешь? — спросила она, указывая Авдеичу на его метлу.

— Помаленьку. К этому приставлены. По-стариковски. А раньше и мы, так сказать, повоевать умели.

— Где же это?

— А на позиции. Помню, в японскую войну…

— Так ты еще с тех времен?