Черкашин остановился возле колонны и украдкой поглядывал на Сергея Сергеевича и его соседку. Громов заметил эти беспокойные взгляды Черкашина и что-то сказал женщине. Она улыбнулась, встала. Черкашин шагнул ей навстречу.
— Софья Анатольевна, здравствуйте! — сказал он, краснея и подхватывая тонкую, нежную, почти безвольную руку.
— Вы ведете себя ужасно! — сказала она, стараясь дать понять, что лишь из любви к нему делает этот дружеский выговор. — Вы должны знать, я выхожу замуж.
— Догадываюсь, — с грустной улыбкой проговорил Черкашин. — Так неожиданно!
— Надеюсь, вы не будете сердиться на меня. Видите, какой он, — продолжала все в том же шутливом тоне Софья Анатольевна. — Попробуйте такому отказать. Убьет! — Она оглянулась и позвала Сергея Сергеевича улыбкой. — Ведь вы знакомы.
Громов поспешно встал, едва не опрокинул стул, подошел и молча потряс большой мясистой рукой тонкую, нервозную руку Черкашина.
— Если бы не Александр Николаевич, — пояснила Софья Анатольевна, — я потерялась бы здесь два года тому назад, когда приезжала на практику. Он был моим провожатым и добрым наставником.
Черкашин смущенно кивнул.
Сергею Сергеевичу показалось несколько подозрительным смущение Черкашина. Не было ли чего между ними? Очень свободно могло быть. В такую хоть кто влюбится. Даже и такой долговязый. И все же Сергей Сергеевич решил, что будет правильно и даже удачно, если он оставит их вдвоем. Пусть не думает — Громов не из тех, не боится. Да и обиды не помнит. После блюминга ему нашлось дело на другом участке. А теперь вот получил повышение…
— Пойду к своим ребятам на минутку. А то неудобно, за целый вечер ни разу не подошел, — сказал он, увидев Николая.
Глядя вслед тяжело шагающему Громову, Черкашин спросил:
— Что вас заставляет?
— Не кажется ли вам бестактным подобный вопрос? — с прежней шутливой улыбкой спросила Софья Анатольевна. — Очевидно, чувства… Я как будто никому не делала признаний до этого, никому не давала обещаний… насколько я помню.
Черкашин смутился еще больше.
— Да и мне, — продолжала Софья Анатольевна, — тоже никто, кроме Сергея Сергеевича, не делал признаний. — И засмеялась: — Он не заставил себя долго ждать.
— Что вы хотите сказать этим? — краснея, спросил Черкашин.
— Александр Николаевич! Я вас не узнаю! Вы задаете бестактные вопросы! Посмотрите, как он разговаривает! Такая горячность убеждает…
Черкашин решил, что Софья Анатольевна все же пытается в чем-то оправдаться.
— Ну как, ребятки? — говорил между тем Сергей Сергеевич. — Хорошо рабочий класс празднует свою победу? А? Кстати, Леонов, я просмотрел твое личное дело… Ты парень из рабочих, молодой… биография у тебя нашенская… я думаю вот что… надо тебя выдвинуть! А? Как смотришь, товарищ мастер? — обратился он к Алексею Петровичу. — Дело говорю?
— Дело…
— Так и запишем! С завтрашнего дня будешь работать в техническом отделе. Ты станок любишь, я заметил…
— Сергей Сергеевич, мне это… как бы вам сказать… не улыбается, — признался Николай.
— Это что за разговоры? Молодежь нынче пошла! — кивнул он Алексею Петровичу, ища у него сочувствия. — Если голос начинаешь поднимать, то вот тебе мое решение: в технический отдел — и больше никуда!
— Сергей Сергеевич!
— Все! Без разговоров! — Громов похлопал Николая по плечу. — Надо освежить аппарат. Будь на уровне! А я пошел.
Механические мастерские были подсобным предприятием комбината. Они состояли из нескольких цехов, имели отделы — технический и плановый, — одним словом, представляли собой крупное хозяйство. Николай любил свой цех, свою смену и поэтому не хотел забираться в контору. Однако с его желанием не посчитались… Третью неделю без всякой охоты работал он в техническом отделе. Когда он был начальником смены и все время находился на людях, у станков, то жаловался, что не хватает времени посидеть, подумать над чертежом и оставалось заниматься этим дома — по вечерам. Теперь же, когда ему только и приходилось возиться с чертежами да схемами, Николай был снова недоволен: не хватало, как он говорил, живой жизни, не хватало людей. Несколько раз приходил он к Сергею Сергеевичу, но тот неизменно повторял:
— Без разговоров! — И пояснял: — Ты рабочая прослойка! Ясно?