Горбачёв. Человек, который хотел, как лучше…

Горбачёв слушал их, кивал, соглашался. Создалось впечатление, что он и сам зажегся идеей поездки в Вильнюс, велел готовить текст выступления, попросил предупредить Ландсбергиса. И все же, как вспоминает В.Бакатин, во время этого разговора «он был не похож на самого себя". Из-за того ли, что знал о планировавшейся операции больше, чем готов был признаться? Или осознавал, что попал в политическую ловушку? В.Крючков на вопрос, был ли Горбачёв посвящен в планы КГБ и армии в Вильнюсе перед событиями 13 января, отвечает вопросом: „Неужели вы думаете, что мы могли пойти на военное вмешательство, минуя его? Какой бы он ни был президент, – это немыслимо". Бакатин, проработавший министром внутренних дел с Горбачёвым несколько лет, убежден: в свои подлинные намерения министры-"силовики“ Горбачёва не посвящали. «Сказали что-нибудь вроде: – Надо с этим безобразием кончать, у нас там есть люди, они все сделают грамотно. – Конечно же, о возможных жертвах никто не обмолвился, зная патологическую осторожность Горбачёва во всем, что связано с насилием". Принимавший в свое время участие в урегулировании последствий карабахской, тбилисской и бакинской трагедий, он категоричен: «Обвинения Горбачёва чуть ли не в их организации – полнейшая чушь. В вопросе о применении силы Горбачёв – абсолютный антипод Ельцину. Тот вначале бьет, а потом думает".

А.Яковлев подтверждает: «Он действительно очень отрицательно относился к репрессивной политике. Даже возбуждался из-за этого". Задержавшись в кабинете Горбачёва после ухода остальной депутации, он был свидетелем, как тот «буквально кричал по телефону на Язова: «До чего мы дошли. У нас танки по стране без ведома министра обороны могут ездить?!" Было слышно, как маршал на другом конце провода (рядом с ним был В.Крючков) оправдывался: «Михаил Сергеевич, это не наши танки. Немедленно разберемся".

По словам Горбачёва, сценарий вильнюсской операции глава госбезопасности выстроил самолично: «Несколько лет спустя меня разыскали бойцы из „Альфы“, которых туда направили, и рассказали, что перед штурмом телецентра им показали написанный от руки карандашом приказ от моего имени, который потом разорвали. Кто-то из них догадался собрать и сохранить клочки бумаги. Так меня хотели втянуть в авантюру». Как тут не вспомнить одно из последних патетических выступлений в Верховном Совете Алеся Адамовича, одного из беззаветных сторонников Горбачёва и одновременно его бескомпромиссного критика. В декабре 1990 года, выступая сразу после подавшего в отставку Э.Шеварднадзе, он предостерег: «Михаил Сергеевич, вокруг вас одни эполеты. Они развяжут бойню и вытрут об вас свои руки, испачканные в крови».

Тем не менее в дни, последовавшие за вильнюсской драмой, слово «авантюра» Горбачёв не употреблял. Назначенная было поездка в Литву не состоялась. Позднее он объяснил это тем, что его отговорил все тот же Крючков: «Сказал, что не может гарантировать безопасность». В какой форме шеф КГБ сформулировал предостережение – как заботу о главе государства или в виде ультиматума, неизвестно.

Понятно, что президент должен был думать не только о спасении своей репутации перед прибалтами, но и о сложном и хрупком балансе сил в своем московском окружении. Поехать с покаянием в Литву – значило публично отмежеваться не только от руководителей силовых структур, но и от военных, считавших, что выполняют его приказ. Верховный Главнокомандующий не мог себе этого позволить. «Ты понимаешь, Анатолий, – говорил он во время очередной беседы по душам Черняеву, – не мог я так просто отмежеваться и осудить. Ведь это армия». Сам его многолетний помощник не находит однозначного ответа: «Знал или не знал Горбачёв?» Считает, что, может быть, он «втайне от себя хотел, чтобы что-то подобное случилось», рассчитывая, разумеется, на другой исход и, видимо, не представляя тогда всей убогости исполнения.

Некоторые справедливо полагают, что именно во внутренней раздвоенности Горбачёва, в которой он пребывал после ноября 1990 года, с тех пор как решился примерить на себя наряд «сильного руководителя», и кроется ответ на более важный, чем «знал, не знал?», вопрос: почему он так долго выжидал, прежде чем высказал свою оценку событий?

Один из ответов: «Не мог до конца поверить в полное политическое и организационное фиаско по-своему логичной схемы, предложенной (навязанной) ему истинными инициаторами вильнюсской „авантюры": прижать сепаратистов, ограничить суверенитет Прибалтийских республик с помощью «дозированного“ применения силы, а ещё лучше – одной её угрозы. Недаром ещё за несколько дней до вильнюсской драмы он грозно, почти как Брежнев Станиславу Кане, говорил премьер-министру Литвы Казимере Прунскене: «Наведите порядок сами, чтобы этого не пришлось делать нам!"