Горбачев. Его жизнь и время

Дилемма, стоявшая перед Горбачевым, четко обозначилась, когда съезду пришлось избирать членов нового Верховного Совета – органа, призванного, по сути, стать постоянно действующей заменой самого съезда, только с меньшим количеством депутатов. Виднейшие либералы – Сахаров, Афанасьев и Попов – туда не прошли. Потерпел поражение и Ельцин, несмотря на свою громкую победу на мартовских выборах, в связи с чем Афанасьев обозвал участников съезда “агрессивно-послушным большинством”, а сформированный ими Верховный Совет – “сталинско-брежневским”. Поляризующая риторика подобного рода отнюдь не способствовала достижению целей, которые преследовал Горбачев, но и результат выборов его не обрадовал. Поэтому, когда Алексей Казанник, до той поры мало кому известный депутат из Сибири, выразил желание уступить свое место в Верховном Совете Ельцину, Горбачев утвердил эту рокировку[1510].

Соблазняла ли Горбачева мысль о союзе с Ельциным? В середине мая Горбачев предложил ему пост министра и даже подумывал назначить его заместителем премьер-министра РСФСР. Он согласился с тем, чтобы Ельцин стал председателем комитета Верховного Совета СССР по вопросам строительства и архитектуры. Однако сам Ельцин отказался от министерского портфеля и, скорее всего, отказался бы от должности заместителя премьер-министра. Он пренебрегал обязанностями председателя комитета, хотя его помощники использовали его рабочий кабинет в центре Москвы для предвыборной деятельности. В мае, когда ЦК КПСС принял решение назначить Горбачева председателем Съезда народных депутатов, Ельцин при голосовании воздержался и едва не выставил собственную кандидатуру на эту должность. В своем первом выступлении на съезде он призвал ежегодно устраивать национальный вотум доверия (или недоверия!) председателю. На все лады Ельцин продолжал быть “неудобным”, но ввиду собственных недостатков казался Горбачеву не столь уж опасным противником. Ельцин вечно препирался с другими руководителями Межрегиональной группы: ему хотелось быть единственным лидером, но в итоге пришлось стать одним из пяти сопредседателей. Биограф Ельцина Тимоти Колтон характеризует его как “вялого законодателя”. По свидетельству наблюдателей от конгресса США, которые присутствовали на заседаниях Верховного Совета и со своего балкона имели возможность видеть Ельцина вблизи, он сидел с равнодушным видом, редко брал слово, пропустил больше половины заседаний осенью 1989 года и побывал меньше чем на десяти заседаниях следующей весной, “редко уделял внимание происходившему, явно предпочитая листать газеты и журналы”[1511]. Поэтому, возможно, облегчая Ельцину путь в Верховный Совет, Горбачев рассчитывал не столько расположить его к себе, сколько избежать взрывоопасной ситуации (ведь миллионы избирателей Ельцина остались бы непредставленными), а заодно сохранить давление на консерваторов[1512].

Другим бельмом на глазу Горбачева оставался Сахаров. Отец советской водородной бомбы, сделавшийся диссидентом, не был настоящим политиком. В чем-то он, пожалуй, являлся даже полной противоположностью политика: он воплощал символ нравственного мужества и, доводя других до бешенства, не поддавался ни на угрозы, ни на обольщения. Сахарову было около семидесяти лет, но выглядел он старше и болезненнее. Он оказался никудышным оратором: заикался, картавил, прерывался, долго искал подходящее слово, говорил пронзительным голосом. Этот высокий, худой, сутулый человек с неопрятными редеющими волосами и иногда дрожащими руками все равно упорно докапывался до правды, куда бы ни вел этот путь. Недоброжелатели Сахарова на съезде пытались заткнуть ему рот: шикали, свистели, хлопали, кричали, орали на него, – но он не реагировал и гнул свое[1513].

Сахаров очень ценил Горбачева, который за четыре года “полностью изменил ситуацию в стране”, и не видел альтернативы ему на посту высшего руководителя. И уж точно не видел ее в лице Ельцина, который представлялся ему фигурой “совсем другого [то есть меньшего] масштаба”. Но Сахарову хотелось, чтобы Горбачев поскорее разрешил частную собственность и покончил с диктатурой партии, а еще он боялся сосредоточения власти в одних руках, даже горбачевских. Как и другие московские интеллектуалы, Сахаров ощущал свое превосходство над Горбачевым. По словам Адамовича, который много беседовал с Сахаровым наедине, тот чувствовал себя старше и опытнее Горбачева. Он сам видел и знал больше, но при этом понимал, что очень многое “зависит от этого уроженца Ставрополя, бывшего партийного начальника, бывшего комсомольского вожака, бывшего тракториста”. Кажущееся противоречие между прозаичным прошлым Горбачева и его колоссальными достижениями ставило Сахарова (как и многих других) в тупик. Однажды, беседуя с Адамовичем, он сказал “с досадой и смущением”: “Я не понимаю Горбачева”[1514].