Горбачев. Его жизнь и время

3 марта премьер-министр Венгрии Миклош Немет, сторонник реформ, сообщил Горбачеву, что его правительство решило открыть границу с Австрией, поскольку “в последнее время она служит только для того, чтобы ловить граждан Румынии и ГДР, пытающихся незаконно перебежать на Запад через Венгрию”. Впервые в истории в “железном занавесе” должна была появиться брешь, которая затем продолжит расширяться и приведет к падению Берлинской стены. По этому поводу Горбачев только сказал, что границы СССР охраняются строго, но даже Союз становится более открытым[1620]. В том же месяце венгерская компартия одобрила свободные выборы и многопартийную систему. Грос неоднократно просил Горбачева поддержать его в борьбе против этих нововведений, однако советский генсек “последовательно и сознательно отказывался это делать”. Грос обдумывал возможность применения силы для спасения системы, однако понимал, что “западные страны осудят подобные действия и введут против Венгрии санкции, и, что хуже, такой шаг пойдет совершенно вразрез с современной внешней политикой СССР, и Венгрия окажется в изоляции в том числе со стороны стран социалистического лагеря”[1621].

Горбачев был не единственным, кто зарекся применять силу в Восточной Европе. На тот момент даже сторонники жестких мер понимали, что время упущено[1622]. Пока они с ужасом смотрели в будущее, Горбачев продолжал верить, что венгерская модель демократизации социализма не только имеет хорошие шансы на успех, но и может послужить образцом для реформ в самом Союзе[1623].

Советский лидер мог неправильно интерпретировать события в Польше и Венгрии, однако он не испытывал иллюзий относительно ситуации в Восточной Германии, по крайней мере, Германии Эриха Хонеккера. В июле в Москве состоялись переговоры двух лидеров, и, по мнению Грачева, это был “диалог глухих”. Хонеккер ясно дал понять, что в советах не нуждается. Горбачев предупредил его, что тогда восточногерманский режим может не рассчитывать на помощь СССР, особенно на военную, если таковая ему потребуется для выживания[1624]. Хонеккер считал, что советский лидер запутался, и отнесся к нему со снисхождением[1625]. В частной беседе с Черняевым Горбачев назвал Хонеккера “мудаком”, который тем не менее считает себя, как Горбачев позднее скажет преемнику Хонеккера Эгону Кренцу, как минимум главным социалистическим, если не главным мировым лидером[1626]. 1 октября Раиса Максимовна сказала мужу, что ее коллеги из Советского фонда культуры, недавно вернувшиеся из ГДР, описали ситуацию в стране как “без пяти минут двенадцать”[1627]. Неудивительно, что Горбачев долго не мог решить, ехать ли ему на празднование 40-й годовщины основания ГДР – церемония должна была пройти в Восточном Берлине через несколько дней. Он окончательно согласился присутствовать, когда его заверили, что он сможет встретиться со всеми членами Политбюро ГДР, а не только с Хонеккером[1628].

Хонеккер подготовил прекрасную юбилейную программу, однако все обернулось против него. Атмосфера начала накаляться с момента прилета Горбачева в аэропорт Шенефельд утром 6 октября. По его воспоминаниям, на всем пути до дворца Нидершенхаузен, где должна была расположиться советская делегация, вдоль дорог стояла немецкая молодежь и скандировала “Горбачев! Горбачев!”, хотя рядом с ним в машине с каменным лицом сидел Хонеккер. “На него не обращали внимания и тогда, когда мы шли с ним по узкому живому коридору из Дворца республики”, – расскажет позднее советский глава. На вечер было запланировано массовое факельное шествие по главной улице Восточного Берлина Унтер-ден-Линден. В памяти Горбачева сохранится такая картина: “Играют оркестры, бьют барабаны, лучи прожекторов, отблеск факелов, а главное – десятки тысяч молодых лиц”. Участники шествия заранее отбирались коммунистической партией, однако, проходя мимо трибун, где стояли Горбачев, Хонеккер и около двадцати других коммунистических лидеров, они скандировали “Перестройка”, “Горбачев! Помоги!” и “Горби! Горби!”[1629].