Горбачев-Ельцин - 1500 дней политического противостояния

(...) Через некоторое время мы снова увидели на экранах телевизоров Ново-Огарево. Было это 25 ноября. В тот день президенты и руководители республик к нам не вышли. Отвечать пришлось одному М.С. Горбачеву. Мы узнали, что парафирование Союзного договора (предварительное подписание) не состоялось. Лидеры республик отказались это сделать. Но было все-таки согласие направить договор в парламенты для обсуждения. Мы понимали, что заключение Союзного договора - дело непростое, даже щепетильное, республики в старые времена изрядно намучились под прессом всесилия центра, а потому требуется время, чтобы забыть старые и новые обиды, но одинокая фигура М.С. Горбачева перед журналистами рождала сомнение в успехе.

(...) И вот наступил декабрь. Как потом выяснится, месяц - поворотный в судьбе страны. Кравчук засобирался в Минск, и туда же отправился Ельцин. Накануне Горбачев признался, что он разговаривал с Борисом Николаевичем, позиция Украины беспокоит обоих, и вот, дескать, Ельцин поговорит с Кравчуком в Беларуси.

Вроде ничто не предвещало неожиданностей, хотя после августовского переворота позиции М.С. Горбачева явно ослабли. Иногда казалось, что он вновь обретает уверенность после "экзекуции", устроенной ему некоторыми российскими депутатами сразу же после возвращения из Фороса. Но это только казалось... Горбачева в декабре "дожимали". Российские власти вторглись в сферу полномочий союзных органов, Украина разыгрывала свою карту - словом, схватка с центром уже шла на его территории, в Кремле. Указы и постановления россиян, начатые после августа, урезали власть и влияние президента повсюду: в экономике, в распоряжении финансами, в управлении, во внешней политике.

Не собираюсь ставить все под сомнение в тех указах, хотя они объективно помогали развалу СССР, но не могу не признать - то была неплохая работа. Ее венчала принятая в Минске модель государственного устройства, где не было места центру, президенту, Советскому Союзу.

Так что же - в декабре был конституционный переворот? После Минска этот вопрос журналисты задали Геннадию Бурбулису. "Нет, это не переворот, ответил он. - Речь о процессе".

С этим же вопросом журналисты подступались к М.С. Горбачеву. Он уходил от прямого ответа. Свое отношение к Минску он выразил в заявлении, назвав недвусмысленно факт роспуска СССР неконституционным действием.

Коль наши политики роспуск СССР переворотом не считают, назовем его декабрьским поворотом. Ирония судьбы: в августе Б. Ельцин возвращал отстраненного от власти Президента из Фороса, а в декабре, когда речь шла о "процессе", он же подписал "приговор" Президенту вместе с Л. Кравчуком и С. Шушкевичем.

Вот что сказал Леонид Кравчук французскому журналу "Пари-матч" по этому поводу, приоткрывая завесу над тем, что было в Беларуси.

- Когда было задумано провести историческую встречу, на которой была провозглашена кончина СССР? - спросили журналисты.

Ответ Л. Кравчука. Где-то около 15 ноября. Место проведения встречи Минск предложила выбрать Украина. Это самая маленькая из трех столиц, и там у нас было больше шансов сохранить свою встречу в тайне. Что и произошло ко всеобщему удивлению.

- Как проходила эта встреча в белорусском лесу?

Ответ. Сейчас я сообщу вам что-то новое. Ельцин привез с собой горбачевский текст о создании Союза. Горбачев делал нам следующее предложение: Украина вправе внести любое изменение, пересмотреть целые параграфы, даже составить новую редакцию при единственном условии - она должна предварительно подписать этот договор. Ельцин положил текст на стол и передал вопрос Горбачева: "Подпишете ли вы этот документ, будь то с изменениями или без них?" Сам он сказал, что подпишет только после меня. Таким образом, судьба договора целиком зависела от Украины. Я ответил: "Нет". Сразу стал вопрос о подготовке нового документа. Специалисты работали над ним всю ночь.

(...) Сейчас, перечитывая строки политической хроники декабря, интервью и документы, связанные с образованием содружества, меня не покидает ощущение, что все наши разговоры о торжестве демократии, о правовом государстве - все это пока что мечта, красивая жар-птица из сказки. Даже если СССР себя изжил, даже если центр надо было ликвидировать, даже если Горбачев стал тормозом на пути реформ - почему бы не обсудить это гласно, открыто, а не втайне? Можно понять декабристов, которые тайно готовились выйти на Сенатскую площадь против царя, но никак нельзя понять, почему втайне вершился декабрьский поворот? Почему людей-то не спросили? В 1922 году, когда Союз организовывали, в тайне это не держали. Наоборот, нашли и слова, подходящие моменту, и людям сделали приятное - не обегали их стороной. Что же случилось через много лет? Приведу слова бывшего Председателя Совета Союза Верховного Совета СССР Константина Лубенченко, который в интервью итальянской газете "Унита" заметил: