Горбачев и Ельцин как лидеры

Хрущев изначально стремился продемонстрировать, что повышения удовлетворенности потребителей можно достичь без массового перераспределения средств из военной и тяжелой промышленности. Он также стремился доказать, что сокращение бюрократического централизма может быть достигнуто без потери административного контроля и что расширение критики чиновничества вполне совместимо с сохранением жесткого политического контроля и строгой цензуры. По его мнению, ключом к синтезу этих противоречивых приоритетов было сочетание частичной политической либерализации с сокращением социально-экономических привилегий партийных чиновников, расширением роли рядовых партийцев за счет сокращения числа партийных функционеров и формированием общенародного энтузиазма посредством амбициозных кампаний, ведущих к социальным преобразованиям и экономическому росту. Однако перестройка политических отношений внутри системы требовала конфронтации с заинтересованными могущественными политическими группами, что было одной из причин, по которым Хрущев проводил кампании против Сталина и его наследия. К моменту свержения Хрущева в 1964 году Советский Союз решительно порвал с крайностями сталинизма. Но у Хрущева было гораздо меньше возможностей продемонстрировать свои усилия по обеспечению советских людей материальным изобилием, социальным равенством и чувством подлинного политического участия.

Авторитет Брежнева в политическом истеблишменте основывался на программе, которая заменила политические и социальные реформы Хрущева патриотическими призывами («советский патриотизм») и перераспределением бюджета. Вместо того чтобы реструктурировать отношения между ветвями власти, Брежнев предлагал ускорить экономический рост, вкладывая огромные ресурсы в сельское хозяйство, повышение заработной платы, развитие Сибири и импорт иностранных товаров. Он стремился примирить политический контроль с «социалистической законностью», приглушая антисталинскую кампанию, принимая жесткие меры против диссидентов и при этом одновременно создавая более предсказуемую и менее подверженную давлению среду для политически конформистских специалистов. Брежнев выбрал для себя роль создателя консенсуса внутри истеблишмента, который не станет противостоять основным институциональным интересам в системе (или радикально их оспаривать).

Невзирая на их различия, и Хрущев, и Брежнев были «людьми партии». Ни один из них не был поборником демократического плюрализма или отказа от «ведущей роли партии». Оба разрабатывали программы, реализация которых во многом опиралась на партийный активизм и требовала политического вмешательства партии в экономику и социум для реализации этих программ. Оба стремились вызвать общенациональный энтузиазм в отношении своих программ. Отказ от утопических ценностей после Хрущева не означал отказа от попыток вызвать мобилизационный пыл как таковой. (Напомним, что при Брежневе строительство Байкало-Амурской железнодорожной магистрали было названо «проектом века».) Разница заключалась в том, что Хрущев стремился переопределить характер партийной мобилизации в антиэлитарном направлении, тем самым оспаривая прерогативы партийных аппаратчиков. Он выступал за новые методы мобилизации, во главе которой должны были стоять активные члены партии и специалисты. Напротив, Брежнев защищал методы мобилизации, которые способствовали бы достижению постсталинских целей, не оспаривая прерогатив и привилегий штатных должностных лиц слитого с партией государства.

Внешняя политика обоих лидеров различалась меньше, чем внутренняя. Оба придерживались стратегии «наступательной разрядки»[7]. Оба решили укреплять свой авторитет, показав, что способны составить глобальную конкуренцию «империализму» и одновременно заключать сделки с Соединенными Штатами в сфере регулирования ядерных вооружений. Оба пообещали делать это с позиции силы и добиваться признания Вашингтоном СССР как равной ему глобальной сверхдержавы. В общем, оба обещали обеспечить мир посредством силы. Хрущев, однако, пообещал гораздо больше, чем мог реально сделать в ближайшем будущем, и попытался компенсировать этот недостаток блефом: например, публичное преувеличение возможностей советских ракет, которое должно было запугать западных лидеров и заставить их пойти на уступки. Когда его блеф был разоблачен западными правительствами, он занял в политике оборонную позицию как дома, так и за границей, и начал искать новые способы вернуть доверие. В 1963–1964 годах, напуганный непосредственной угрозой ядерной войны во время кубинского ракетного кризиса и отчаянно желая добиться успеха, который укрепил бы его авторитет в ЦК партии, Хрущев начал вести внешнюю политику, практически чреватую отказом от обязательств СССР перед союзниками по мировому коммунистическому движению. Он так отчаянно нуждался в «мире», что был готов отказаться от «силы» [Richter 1994: 7].