Горбачёв. Человек, который хотел, как лучше…

В ответ на просьбу В.Крючкова принять его Горбачёв потребовал включить связь. После некоторых колебаний и оговорок, что это займет не меньше получаса, шеф КГБ отдал команду. Арестованный Горбачёв вновь стал Президентом. Первый, с кем он связался, был Ельцин, потом комендант Кремля и несколько республиканских лидеров. Почувствовав, что штурвал власти опять в его руках, он позвонил Дж.Бушу, чтобы подтвердить: вторая ядерная сверхдержава снова стала управляемой.

(Несостоявшийся член горбачевского Совета безопасности В.Болдин впоследствии усмотрит в этом звонке желание Горбачёва поскорее связаться со своими западными «патронами».)

Тем временем на дачу прибыла российская делегация – А.Руцкой и И.Силаев, а также прилетевшие вместе с ними из Москвы Е.Примаков и В.Бакатин. В их присутствии Горбачёв согласился выслушать Лукьянова и Ивашко. Те объяснили, что «они ни при чем», и оправдывались за бездействие парламента и ЦК. В.Крючкова, Д.Язова и О.Бакланова, которых он принять отказался, под охраной отвезли на аэродром. Ю.Плеханов, сидя в машине рядом с В.Генераловым, раздраженно буркнул ему: «Собрались трусливые старики, которые ни на что не способны. Попал, как кур в ощип». На следствии В.Генералов вспоминал, что его бывшие начальники выглядели, «как нашкодившие пацаны». Особенно жалко, «как прапорщик в повисшем кителе», смотрелся маршал Язов.

В Москву с форосской дачи, которая, к счастью, не стала ещё одним «домом Ипатьева», Горбачёвы возвращались на самолете российской делегации. Внучек уложили спать на полу. В соседнем салоне под присмотром охраны фактически в качестве заложника летел главный организатор «путча помощников» – Крючков. Его взяли в этот же самолет из предосторожности, чтобы никому из его подчиненных не пришла в голову идея произнести-таки в радиоэфире зловещее слово «Акула».

Морок путча развеялся. Горбачёв избежал того, чего боялся все эти годы, – «хрущевского варианта». Однако за эту бесспорную победу ему пришлось расплатиться помимо непоправимого политического ущерба и другой, непомерно высокой для него ценой – здоровьем Раисы. Надо было видеть её глаза, когда она спускалась, прижимая к себе внучку, по трапу самолета, вызволившего их из форосского плена, – это были глаза смертельно раненного человека.

«Если кому-то нужно было убедиться в том, что для Горбачёвых путч был тяжелейшим не только политическим, но и психологическим ударом, – рассказывает следователь Генпрокуратуры Л.Прошкин, записывавший месяц спустя показания Раисы Максимовны, – достаточно было посмотреть на нее в сентябре. Мы час готовились с ней к тому, чтобы начать вспоминать о событиях тех трех дней, и потом столько же времени успокаивали её после того, как она все рассказала…»

В один из дней сразу после возвращения из Крыма Михаил Сергеевич, придя домой, застал заплаканную жену: она сожгла всю их переписку. Не могла перенести, что чьи-нибудь чужие руки и глаза могут обшаривать их общее, только им двоим принадлежавшее прошлое. «Мы ведь все последнее время жили как бы в чужом доме, – вспоминает Ирина. – Все висело на тонкой ниточке. Не знали, какая из властей – КГБ или демократы – в него вломятся». Сама она вслед за матерью тоже уничтожила дневники, которые вела несколько лет. Если Раиса Максимовна сожгла переписку с мужем после путча коммунистов, её дочь – в предчувствии неминуемой отставки отца и прихода к власти ельцинской команды. «Я стараюсь стереть из памяти некоторые особенно тягостные воспоминания, – говорит она. – И мне это удается. Я практически не вспоминаю Форос. Так спокойнее жить. Наверное, это защита от пережитого стресса. Мой способ выжить. У мамы, по-моему, это не получалось…»

* Глава 10. 1991: Хроника объявленной катастрофы-2 *

«Другой» Горбачёв

Из форосского плена президент вернулся, как он сам не раз говорил, другим человеком. И дело было не только в нем самом, в том, что он пережил и передумал за время крымского заточения. Он стал другим – «человеком, похожим на Горбачёва», – для собственной страны. Во-первых, потому, что за эти дни, пройдя на волосок от гражданской войны и пережив испуг от появления танков в Москве, а потом эйфорию после поражения путча, она сама неузнаваемо изменилась. Во-вторых, другими стали взаимоотношения между Горбачёвым, бывшим до путча неоспоримым «хозяином в доме», и теперь уже номинально возглавляемым им государством.

В глазах многих именно он нес ответственность за случившееся, приблизив к себе будущих путчистов и превратившись фактически в их заложника ещё до того, как они интернировали его на форосской даче. Да и своим освобождением он оказался обязан главным образом не собственным действиям (хотя, разумеется, его решительный отказ принять ультиматум заговорщиков спутал все их планы), а неожиданному для гэкачепистов сопротивлению демократических сил и населения, показавшему, что нового варианта закрытого Пленума ЦК КПСС, как в октябре 1964 года, или бескровного государственного переворота им организовать не удастся.