Горбатые мили

У базы тралового флота катер-перевозчик не задержался. Отвалил, побуровил напрямки — в бухте хозяйничал без стеснения, со всего маху ударил грязным обносным брусом баркентину в выпукло-белый борт, а затем так резко отскочил назад в самим же сделанный на ходу вал, что Назар беспомощно замахал руками, Венка же налетел на брашпиль с якорной цепью.

Да, легкой и грациозной чудо-птице, лишенной своего обычного парусного оперения, выпало доживать последние дни не в том положении, какое заслужила.

Повсюду витал дух запустения. Давным-давно забытая мокрой шваброй палуба растрескалась. Когда-то крытые белилами рейки повыворачивало. Рядом со спуском в жилой отсек отливали желтым бестолково нарубленные доски. Белели лохмотья выцветшего брезента, еще ярче — опилки.

У скрученного ходового компаса Назар запнулся о растерзанный ящик из-под каких-то консервов.

— Когда баркентина поднимала все паруса, в том числе косые, то не натыкалась на волны, а летела… как на зов откуда-то свыше.

— Она и сейчас хоть куда, — незаметно для себя подхватил Назар.

Но это Венка вроде не заметил — шел, как бы стараясь, чтобы у него не прорвалась наружу радость от пришедшей на ум новой мысли:

— Вы думаете, смирилась со своей долей?.. Как бы не так! Поднапрягите-ка свой слух! Как? Все пробует: крепки ли причальные канаты, нельзя ли порвать их, хо-хо!

— Точно!

— Скрипит! — расцвел Венка. Он долго наслаждался тем, что его восхитительная любимица, вопреки всему, рвалась на волю, к бравым вестам — самым устойчивым и потому обожаемым ветрам. Спросил возбужденно: — А у вас, скажите, куда бумага?..

Назар замешкался.

— Вы же, как пить дать, собрались в моря! — опять развеселился Венка. Решил, что человеку суши — Назару без него, океанского супермена, не обойтись, как без спасательного круга.

— А-аа! — заспешил Назар. — Я пока что в платном резерве.

— Над новичками-то потешаются… О тельняшке, к слову, слыхали? — Ткнул себя в хилую грудь. — Почему она, как зебра? Вся в полосах?

Глаза у Назара расширились. («Экзамен мне устраивает!») Венка подавил в себе смех:

— Представьте ее всю сплошь синей… Шхуна огибает Африку. Матрозов (я вам по-старому) шуранули на верхние ярусы, под самое солнце. Снизу ни единого дуновения — испечься можно. За распоряжением: «Развязать… Дать ход парусине!» — того сложнее… Если бы матрозов облачили в белое, чтобы выдерживали. А паруса же быстро выгорают. Делаются белыми. Как смог бы штурман отличать одних от других та-аам, на высоте? Потому пошли на компромисс. — Готовый к самозащите, чуть что — посмеяться над собой, он картинно, только чуть навалился на фор-марса-фал, прикрепленный к палубе двойной манильский канат: — Я вам не о чем-то!.. Об этом не прочтете ни в одной энциклопедии! Моя гипотеза! — И засмеялся. Да так, с такой гримасой, будто презирал сразу всех профанов. — Насчет клеша… тоже дундук? Теперь без него можно, в дудочках. Как моему корешу Сереге без усов.

Катер-перевозчик давно ушел по кольцу, за четырехугольный плавучий док — со всеми остановками, вплоть до железнодорожного вокзала. Широкий в кости Назар и тщедушный — живые мощи — Венка беспечно отдались досугу: сидели на фальшборте баркентины, болтали ногами над обманчиво тихой водой. У камней — они с трудом отличали их от затопленных сельдяных бочек — мотало, куда-то подталкивало, передвигало, стремительно несло студенистые, помеченные коричневым крестом зонты — ядовитые медузы.

Бриз окреп. Тонкие мачты охватил изменчивый шорох. Он нарастал, свободно плыл по-над палубой, омывал днища трухлявых шлюпок, верх рыжей камбузной трубы, доски траверзных фонарей…

— Воротничок на флоте… это же что? В девятнадцатом веке… косынка из кожи. В силу какой надобности на шею-то… — Показал, как повязывалась. — Чтобы масло за шиворот не стекало.

Под источаемый мачтами шорох Назар перенесся в свое прошлое. Словно не покидал Сашку Кытманова, своего амурского друга. Для того все было просто: ставил опалубку, управлял бульдозером, вязал арматуру и рисовал. Любил также всякого рода удовольствия. Умел отдаваться им и после никогда не раскаивался.

Сашке тоже довелось взойти на «Амурск». Трещал о нем потом без умолку («У тезки нашего города нос словно у боевого корабля, тоже хищный»), восторгался: «Каких познал людей!» Особенно выделял Нонну. («Ее возможности — батенька мой! Не просто так даны. Для масштабнейших достижений».)

— При чем тут масло? — рассердился было Назар из-за того, что позволил обходиться с собой, как с юнгой. «Сашка-то, Сашка. Он же взял с меня слово разыскать его любовь, пока не встреченную мной Нонну».

— При том! — так же упрямо вкладывал в него Венка. — Маслом мазали волосы перед вахтами. Когда их намочит, то известно, что тогда. Колотун. И вообще.

Они покинули баркентину с одинаковым настроением, когда всей широко распахнутой бухтой завладел бриз и крачья белая круговерть, как усталая пурга, осела на корму приумолкшего в отдалении «Тафуина».

3