Горбун

Пейроль слушал во все уши, стараясь быть незаметным. Горбун, понизив голос, продолжал:

– Убит предательским ударом в спину из-засады, – все правда, господа. Но убийцей был не Келюс Таррид.

– Кто же в таком случае? – раздались голоса.

Однако маленький человек в черном не спешил с ответом нести, снова взяв беззаботно насмешливый тон, сквозь который пробивалась горечь, продолжал:

– Сколько тогда было разговоров об этом страшном происшествии, господа! В течение недели о другом, казалось, и не говорили. На следующей неделе говорили меньше. А через месяц на тех чудаков, кто почему-то заводил речь о Невере, уже смотрели как на инопланетян.

– Его королевское высочество, – заметил мсьё де Рохан Шабо, – сделал все, что было в его силах, чтобы напасть на след…

– Да, да. Именно так, господа. Его королевское величество был одним из троицы неразлучных друзей, одним из троих Филиппов. Его королевское высочество жаждал отомстить за смерть своего лучшего друга. Но как это сделать? Замок Келюсов где то на краю света. Ночь на 24-е ноября укрыла свою тайну. Конечно же, мсьё принц де Гонзаго… Кстати, – прервал себя человек в черном, – нет ли здесь преданного слуги мсьё де Гонзаго, человека по имени Пейроль?

Ориоль и Носе расступились, открыв растерянного фактотума.

– Я хотел сказать, – продолжал горбун. – Само собой разумеется, что мсьё принц де Гонзаго, (еще один из троих Филиппов), должен был перевернуть вверх дном небо и землю, чтобы отомстить за своего друга. Однако его усилия оказались бесполезными. Никакого следа, никакой улики, – ничего не удалось обнаружить. Хочешь, не хочешь, пришлось отложить возмездие на неопределенный срок, другими словами, уповать только на Всевышнего, ибо Он знает виновного и в свой час воздаст ему по заслугам.

Пейроль думал о том, как бы поскорее и незаметнее улизнуть, чтобы предупредить Гонзаго. Но вместе с тем ему хотелось узнать, как далеко зайдет в своих разоблачениях этот наглый горбун. В сознании Пейроля опять всплыла во всех подробностях страшная ночь на 24-е ноября. При мысли о ней фактотум всякий раз ощущал удушье. Горбун сказал верно, у двора была короткая память. Умершие двадцать лет назад уже двадцать раз были позабыты. Но здесь был особый, исключительный случай: погибший являлся равноправным членом могучей тройки, из которой двое живых оставались в расцвете жизненных сил и служебных полномочий: Филипп Орлеанский и Филипп де Гонзаго. Поэтому горбуну, напомнившего своим случайным собеседникам о давней трагедии, легко удалось разбудить в них интерес и волнение так, как будто событие произошло лишь вчера.

– Так, так, господа, – продолжал он, окидывая сверлящим взглядом обе группы игроков, – всецело положиться на волю Божию – далеко не худшее, к чему можно прибегнуть. Мудрые люди так и поступают. Ибо Небеса обладают более зоркими очами, нежели государственная полиция, к тому же Они не ошибаются и не торопятся. У них есть время. Проходят дни, месяцы, годы, но когда пробьет час…

Он замолчал. Его трескучий вибрирующий голос, только что заполнявший не слишком большое пространство под шатром, еще звенел у всех в ушах. Впечатление, произведенное им, было велико. Он говорил с такой убежденностью, что каждый невольно начинал испытывать неловкость и стыд, будто в чем то провинился, в то время как действительно виновным был лишь один. Группа приближенных к Гонзаго состояла сплошь из молодых людей. Понимали ли они, что с каждым днем все неразрывнее связывают себя со своим хозяином? Догадывались ли о том, что над головой их мэтра сиятельного Гонзаго уже повис на тонком шнурке Дамоклов меч? Твердо ответить на эти вопросы невозможно. Но как бы то ни было, от слов горбуна в их сердцах поселилась тревога.

– Когда пробьет час, – продолжал горбун, – а рано или поздно он обязательно пробьет, этот человек, посланец из потустороннего мира, этот фантом выйдет из своей могилы, (ибо так угодно Богу), и исполнит, – возможно того не сознавая, – возложенную на него роковую миссию. Если он будет наделен силой, то сам нанесет сокрушительный удар, если же нет, если его руки, (как, например, мои), настолько слабы, что не в состоянии удержать боевой меч, то он попросту изловчится, изовьется угрем, достигнет своими вещими устами ушей сильных мира сего, и в назначенный час они, (эти сильные), хочешь, не хочешь, сбросят покров с имени убийцы.

В палатке повисла напряженная тишина.

– Вам оно известно? – спросил мсьё де Рохан Шабо.

– Мы его знаем? – в один голос воскликнули Шаверни и Навай.

Горбун, казалось, находился под впечатлением собственных слов. Срывающимся от волнения голосом он продолжал.

– Предположим, знаете. Но что из этого? Кто вы есть? Что вы можете?