Горбун

– Давал 50 000 экю голубыми акциями в виде приданного.

– Аврора где они сейчас?

Шаверни опустил руку во внутренний карман сюртука и вытащил увесистый бумажник. Акции оказались на месте.

– Они здесь.

– Сколько там?

Шаверни пересчитал.

– 50 000 экю точь в точь.

– Но вы ведь несколько тысяч отдали донье Круц, чтобы та одарила балетных барышень?

– Верно. Было. Я уже позабыл.

– А в бумажнике опять пятьдесят тысяч. Я в этой каталажке не впервые. Когда сюда кого-нибудь помещают, то все драгоценности, какие оказались у узника при себе: бриллианты, золото и деньги, если их больше ста пистолей изымаются и хранятся до особых распоряжений в тюремной канцелярии. А у вас не только не отобрали, но еще добавили до круглой цифры. Не странно ли?

– Вы хотите сказать…

– Когда Гонзаго вручал вам возле собачьей будки ценные бумаги, он ставил на каждой дарственную расписку. Посмотрите, расписка есть?

Шаверни обследовал акции.

– Нет, – сказал он. – Никакой расписки нет.

– Так я и думал, – заключил Лагардер. – В вашем бумажнике другие акции. Наверное, Гонзаго намерен вас обвинить в краже ценных бумаг.

От негодования Шаверни побледнел. Несколько раз, пройдясь взад вперед, он вытащил бумажник и прицелился, желая запустить им в окно.

– Этого делать не нужно, – сказал Лагардер. – Скорее всего, бумажник останется на подоконнике; а если, даже, пробив стекло, упадет во двор, тюремщики все равно доставят его обратно. Это лишь послужит лишним свидетельством против вас.

– Что же делать? – в ужасе прошептал маркиз. – Я его убью!

– Пока вы здесь, вряд ли это вам удастся. Кстати, вы помните вакхическую дуэль с горбуном?

Шаверни утвердительно кивнул.

– Горбуном был я.

– Вы? Шевалье де Лагардер? Как это? – изумился Шаверни.

– Если будем живы, то потом как-нибудь покажу. Когда вы, захмелев, потеряли сознание, Гонзаго приказал вас убрать, – я сам слышал, как он шепотом приказал утопить вас в реке. Вы ему мешали. Но те, кому он это поручил, оказались моими людьми, и я им дал другое задание.

– Почему же в таком случае он не разделался со мной сегодня сутра, когда его люди выносили меня из дома, чтобы доставить сюда?

– Во-первых: это наверняка исполняли уже не его люди, а полиция, во вторых: теперь он не мог решиться на такое преступление, так как я уже находился в тюрьме, а стало быть, ему нельзя было списать и этот грех на меня, и наконец, в третьих: задуманный им трюк с ценными бумагами, которые вы у него якобы похитили, тоже никуда не годится. Ведь в этом случае обнаружится его замысел с брачным контрактом. По зрелом размышлении он наверняка от него откажется. Словом, Гонзаго нервничает, чувствует, как у него под ногами горит земля, и потому действует непоследовательно.

– Благодарю вас! – после некоторого молчания промолвил Шаверни. – Все это настолько невероятно, что, скорее всего и есть чистой правдой.

– Я сбросил вам в камеру записку, – продолжал Лагардер. – Там на носовом платке нацарапано несколько слов кровью. Вы не сможете передать это послание госпоже принцессе де Гонзаго?

Шаверни отрицательно помотал головой, одновременно поднимая платок, чтобы понять, как такая легкая тряпка могла нанести такую мощную оплеуху. Увидев в нем кусок штукатурки, маркиз тихо проворчал:

– Ничего себе спаситель: уберег от того чтобы утопили, а потом сам каменюгой едва не проломил череп! Однако, до чего же крепок был мой сон: взяли дома, приволокли сюда, и я ни разу не проснулся.

Маркиз отряхнул платок от мусора и, аккуратно сложив, положил в карман.

– Так вы беретесь мне помочь? – повторил вопрос Лагардер.

Шаверни утвердительно кивнул.

– По всей вероятности, сегодня вечером меня казнят, – а потому нужно спешить, если поблизости у вас нет никого, кому вы могли бы доверить, сделайте то же, что сделал я: проковыряйте в полу дыру и попытайте удачи у того, кто заключен этажом ниже.

– Каким инструментом вы действовали? – спросил Шаверни.

Лагардер сбросил к ногам маркиза испачканную мелом и строительным мусором шпору. Тот ее поднял и тут же приступил к делу, и по мере того, как из его головы выветривался хмель, во все большее негодование приходил он от того зла, которое намеревался ему причинить Гонзаго.

– Если мы с тобой сегодня не посчитаемся, говенное сиятельство, – рычал он, – то уж не по моей вине!

Он работал с таким усердием, что, расковырял дыру в двадцать раз большую, чем требовалось, чтобы сбросить платок.

– Вы слишком шумите, маркиз, – сверху заметил Лагардер. – Остерегайтесь, чтобы вас не услышали в коридоре.

Шаверни крушил камни, штукатурку, дранку; исцарапал в кровь руки.

– Пресвятая сила! – воскликнул находившийся в камере этажом ниже Кокардас. – Что там еще за танцы такие наверху?

– Должно быть, кого-то душат удавкой, и бедняга сопротивляется, – ответил брат Паспуаль, которого сегодня с утра одолевали лишь мрачные мысли.

– Да уж, – согласился Кокардас, – тут хочешь, не хочешь, затанцуешь. Но мне думается, что там какой-нибудь буйный помешанный, которого сюда забросили перед отправкой в Бисетр.