Горбун, Или Маленький Парижанин

— Лучше ты, Плюмаж, меня что-то в озноб бросило. Гонзаго топнул ногой. Плюмаж тут же выпрямился и бросил слуге:

— Посвети, разиня!

Тот поднес факел поближе, и гасконец громко и отчетливо прочел:

«Господин принц, чтобы одним разом покончить с нашими счетами, я пригласил себя сегодня к вам на ужин. Буду к девяти».

— А подпись? — в один голос закричало человек десять.

Плюмаж провозгласил:

— Шевалье Анри де Лагардер.

Каждый из присутствующих повторил про себя это ставшее жупелом имя.

Воцарилась мертвая тишина. В конверте, где лежало письмо, обнаружился еще один предмет. Гонзаго достал его. Никто не мог понять, откуда он взялся. Это была перчатка, которую Лагардер сдернул с руки Гонзаго у регента. Гонзаго стиснул ее пальцами и забрал у Плюмажа письмо. Пероль хотел что-то ему сказать, но он оттолкнул фактотума.

— Ну, и что вы на это скажете? — обратился принц к двоим удальцам.

— Я скажу, — кротко отозвался Галунье, — что человеку свойственно ошибаться. Я рассказал вам все как было. К тому же этот полукафтан — неопровержимая улика.

— А письмо, по-вашему, не в счет?

— Бог ты мой! — вскричал Плюмаж. — Да ведь этот негодник Массабу может подтвердить, что я встретил его на улице Сен-Жак. Пускай за ним пошлют! А мэтр Жан Пти — он кто, королевский хирург или не королевский хирург? Я же видел труп, узнал рану…

— Но как же письмо? — нахмурившись, осведомился Гонзаго.

— Эти мерзавцы уже давно водят вас за нос, — шепнул на ухо принцу Пероль.

Приспешники Гонзаго взволновано перешептывались.

— Это переходит всякие границы, — говорил толстенький откупщик Ориоль. — Лагардер просто колдун какой-то.

— Не колдун, а сущий дьявол! — воскликнул Навайль.

Едва сдерживая лихорадочное возбуждение, заставлявшее стучать его сердце, Плюмаж тихонько проговорил:

— Он — настоящий человек, провалиться мне на этом месте! Правда, сокровище мое?

— Лагардер и есть Лагардер.

— Господа, — заговорил Гонзаго слегка изменившимся то-ном> — во всем этом есть что-то непонятное. Разумеется, эти люди нас предали…

— Ах, ваша светлость! — в один голос протестующе воскликнули Плюмаж и Галунье.

— Тихо! Но я принимаю посланный мне вызов.

— Браво! — слабо вскричал Навайль.

— Браво! Браво! — скрепя сердце, стали вторить все остальные.

— Если ваше высочество позволит мне высказать предложение, — сказал Пероль, — то вместо намеченного ужина…

— Клянусь небом, ужин состоится! — вскинув голову, перебил Гонзаго.

— Но в таком случае, — продолжал настаивать Пероль, — при закрытых дверях по крайней мере.

— Нет, двери будут открыты — и широко!

— В добрый час! — поддержал Навайль.

В компании были сильные бойцы — сам Навайль, Носе, Шуази, Жиронн, Монтобер и кое-кто еще. Финансисты составляли исключение.

— Господа, вам всем следует быть при шпагах, — велел Гонзаго.

— Нам тоже, — шепнул Плюмаж и подмигнул Галунье.

— Вы, я надеюсь, сумеете воспользоваться ими при случае? — осведомился принц.

— Если этот человек явится один… — начал Навайль, даже не скрывая отвращения.

— Господа, господа, — вмешался Пероль, — это дело Готье Жандри и его приятелей.

Гонзаго смотрел на своих приближенных: губы его дрожали, брови были нахмурены.

— Нет, клянусь головой! — выйдя из себя, взорвался он. — Они все там будут! Мне нужно, чтобы они повиновались мне как рабы, или я камня на камне не оставлю!

— Делай все, как я, — вполголоса велел Плюмаж-младший Галунье. — Момент настал.

Приятели завернулись в свои фанфаронские плащи и торжественным шагом приблизились к Гонзаго.

— Ваша светлость, — заговорил Плюмаж, — тридцать лет честной и, я сказал бы даже, беспорочной жизни свидетельствуют в пользу двух смельчаков, которые на первый взгляд кажутся виновными. Невозможно в один миг замутить зерцало судьбы человека. Взгляните на нас! Всевышний метит лица людей печатью верности и предательства. Взгляните на нас, прах меня побери, и на господина де Пероля, который нас обвиняет! Плюмаж-младший был бесподобен. Его провансальско-гас-конский акцент придавал его выспренней речи особый смак. Что же до брата Галунье, то он по обыкновению всем своим видом воплощал чистосердечие и невинность. В то же время Пероль, словно нарочно, являл собою разительный контраст с друзьями. За последние сутки его обычно бледное лицо сделалось зеленовато-серым. Он представлял собою типичный образчик наглого труса, который наносит удар с дрожью в руке и убивает, испытывая рези в желудке. Гонзаго задумался, а Плюмаж между тем продолжал:

— При вашем величии и могуществе вы, ваша светлость, можете рассудить нас беспристрастно. Нас, ваших преданных слуг, вы знаете не первый день. Вспомните, как во рву замка Келюс мы вместе…

— Замолчите! — в испуге закричал Пероль.

Гонзаго остался невозмутимым; глядя на двух друзей, он сказал:

— Эти господа уже обо всем догадались. А если им что-то еще неизвестно, то скоро глаза у них раскроются. Они рассчитывают на нас точно так же, как мы на них. Мы друг друга знаем, поэтому и проявляем определенную снисходительность.