Горчаков

Комплиментарный тон, преобладающий в этих письмах, послужил поводом для некоторых исследователей считать, что лесть является ключом, найденным Бисмарком к душе Горчакова, и что именно благодаря ей немецкому канцлеру удавалось усыплять бдительность своего многолетнего партнера по международным делам. С этим можно было бы согласиться, если не принимать во внимание объективный ход политических событий. На него нельзя воздействовать только с помощью удачного манипулирования словами, он определяется совпадением или, напротив, столкновением национально-государственных интересов сторон.

До последнего времени ничего не было известно об ответных письмах Горчакова Бисмарку, однако недавно Фонд Бисмарка любезно передал автору настоящей книги более ста страниц документов канцлера, среди которых — два письма российского министра. Остальные, по-видимому, не сохранились, но даже те, что теперь стали нам доступны, свидетельствуют о взаимности, которой Горчаков отвечал на лесть Бисмарка.

Вероятно, только теперь появилась возможность опубликовать рядом письма двух политиков, написанные с интервалом в три дня.

Бисмарк — Горчакову. Берлин, 27 марта 1865 г.

«Глубокочтимый друг!

Не бойтесь, что под прикрытием частного письма я произведу политическое на Вас покушение; письмо имеет только тот смысл, что я слишком большую придаю цену Вашей дружбе и Вашему мнению о моем политическом такте, чтобы таким путем не исправить недоразумения, возникшего путем официальной информации после того, как Вы так запугали Редерна[162], что он не посмел бы это сделать.

Убри[163] прочел мне письмо, согласно которому Вы считаете, что я, хотя и конфиденциально, хотел вмешаться во внутренние русские дела. Эта предпосылка ошибочна, — я очень жалею, что информация Убри могла дать возможность ее возникновению, и я почел бы урок, даваемый мне Вашим письмом, заслуженным, если бы факт, который Вы осуждаете, имел место. Вспоминая о доверии, которым Вы меня дарили в Петербурге, я сносился с Убри почти как с земляком и не сомневался, что его сообщения, подобно тем, которые я писал из Петербурга, прежде всего будут иметь своей целью доброе согласие обоих кабинетов. В этом направлении я беседовал с господином фон Убри также и о внутренних прусских делах и, между прочим, о следующем: здешние духовные лица писали мне, призывая меня ходатайствовать перед Его Императорским Величеством за некую категорию российских подданных; я отклонил это, как вещь невозможную с точки зрения международного права. После этого мне заявили, что меня об этом публично будут интерпеллировать в ландтаге. Я настоятельно рекомендовал этого не делать, разъяснил, что подобный шаг только повредит делу, оскорбит русское национальное чувство и с моей стороны вызовет лишь ответ, что королевскому правительству не присвоены ни задача, ни право вмешиваться во внутренние российские дела. Духовные лица ответили мне, что доводы человеческого разума не должны решать там, где речь идет о верности Богу, и что, кроме того, если они будут молчать (будут «немыми собаками», как они, говоря языком Библии, выразились), вопрос этот будет поднят их единоверцами на evangelical alliance в английском парламенте. Хотя я и надеялся уговорить молчать тех из них, которые являются политическими друзьями правительства, все же остается опасение, что иные среди них не так-то легко откажутся от благоприятного случая риторического выступления. Искушение к тому у моих политических противников тем сильнее, что все, что сказано было бы в ландтаге против России, было бы направлено одновременно своим острием против меня, ибо я с полным основанием считаюсь сторонником дружественных отношений с Россией.