Гордая американка

Вскочив, Александра определила, что звуки доносятся из комнаты тетушки, освещенное окно и дверь которой выходили на ту же террасу. Она бесшумно подошла ближе и увидела Эмити, лежащую ничком на кровати, как небрежно брошенная кем-то тряпка.

Сперва Александра стояла в оцепенении, не зная, как поступить. Она впервые в жизни видела тетю Эмити плачущей, и от этого зрелища у нее сжалось сердце. Какое же событие так ее опечалило? Если в ее горе виноват Никола Риво, то…

Она неслышно вошла в номер тети, заглянула в ванную, чтобы намочить там полотенце и захватить нашатырю, а потом вернулась к кровати и попыталась приподнять тете Эмити голову, хотя та старалась спрятать лицо. До нее донеслось невнятное бормотание, но Александра, даже разобрав слова «оставь меня», и не подумала повиноваться.

– Тетя Эмити, – взмолилась она, – позвольте, я вам помогу! У меня сердце разрывается, когда я вижу вас плачущей!

– Никто… ничем… не может мне помочь….

– А я убеждена в обратном, потому что люблю вас, как собственную мать, и не могу выносить, когда вам плохо!

– Тогда… если тебе хочется что-то предпринять… вызови горничную… Пусть она соберет мои вещи и передаст, чтобы мне… зарезервировали место… на первом же поезде…

– Тетя Эмити! Сейчас уже десять вечера! Было бы бесчеловечно будить сейчас горничную, а службы отеля уже закрыты.

– Тогда… экипаж, чтобы ехать на вокзал! Я стану ждать… там.

– Довольно! Немедленно расскажите, что происходит! Схватив Эмити за плечи, она перевернула ее, как блин на сковородке, и заставила сесть. Перед ней предстало искаженное рыданиями лицо, которое Эмити срочно попыталась привести в порядок.

– Что же привело вас в подобное состояние? Вы поссорились с месье Риво?

Эмити фыркнула.

– Он?.. Бедняга! Он хотел было меня удержать, он побежал за мной, но я спряталась. Я бы умерла со стыда… если бы мне пришлось… взглянуть ему в глаза!

– От стыда?

– От стыда…

Рыдания возобновились с новой силой. Александра взяла себя в руки, чтобы не растеряться и не потерять голову. Она вызвала звонком коридорного и потребовала рюмку коньяку или какого-нибудь другого взбадривающего средства. Приказание было исполнено с рекордной скоростью; затем Александра вернулась к тете, которую застала лежащей поперек кровати: руки ее были безвольно раскинуты, а из глаз непрерывными потоками лились слезы. Племянница принудила тетю одним глотком выпить половину рюмки.

Мисс Форбс сперва закашлялась, а потом, отплевавшись, вырвала рюмку из рук племянницы и осушила ее. Затем, возвращая пустую посуду, произнесла несколько более отчетливо:

– Я опозорена в глазах лучшего моего друга! Мне необходимо немедленно возвращаться домой!

Терпение никогда не фигурировало среди достоинств миссис Каррингтон. В этот вечер оно истощилось даже быстрее обычного, и она решила прибегнуть к сильнодействующим средствам.

– Тетя Эмити! Либо вы рассказываете мне, что стряслось, либо я звоню месье Риво и требую объяснений у него.

– Ни в коем случае!

– Тогда выкладывайте! Вы не ходили на спиритический сеанс?

– Еще как ходила! – мрачно отозвалась мисс Форбс. – Оттуда и пошла вся беда!

– Теперь вы сказали то ли слишком много, то ли недостаточно. Вам известно, что я не одобряю эти вызовы духов, и меня совсем не удивляет, что там с вами случилась какая-то неприятность. Осталось уточнить, насколько можно доверять вашим ответам.

С этими словами Александра вторично наполнила рюмку, которая на всякий случай оставалась у нее под рукой, и присела рядышком с тетей, дожидаясь исповеди.

Исповеди предшествовала серия вздохов; наконец, мисс Форбс, глотнув еще коньячку, объявила:

– Ты еще слишком молода, чтобы знать такие вещи, но в жизни человека случается, что события, которые казались надежно похороненными в прошлом, внезапно напоминают о себе, и остается гадать, с чего бы это….

– Вот оно что!

– Увы…

Еще несколько мольб, новая угроза обратиться к Риво, еще глоток коньяку – и истина начала выплывать на поверхность.

В начале сеанса мисс Форбс, полная доверия к способностям женщины-медиума, передала ей перчатку племянницы вместе с собственной записочкой, в которой объяснялось, что ту обокрали и что было бы желательно выйти на след злоумышленника. Позже Эузапия Палладино, низенькая женщина лет пятидесяти, седоволосая и востроносенькая, завладела этой перчаткой и заявила, что речь идет о дорогих драгоценностях и что кражу совершил мужчина; ей, впрочем, не удалось дать описание его внешности: она видела только темный костюм и лицо с неясными чертами. Она все еще держала в руках перчатку и записку мисс Форбс, когда внезапно голос ее изменился и превратился в мужской, вернее, юношеский; молодой человек изъяснялся наполовину по-английски, наполовину на неаполитанском диалекте. Языковая смесь получилась невразумительной, и бедная Эмити так ничего и не разобрала. Вызванный дух принадлежал некоему Виргилио, ловцу кораллов с острова Капри, с которым Эмити Форбс связывали в молодости, когда она путешествовала с дядюшкой Стенли и гувернанткой, узы страсти.