Гордая и непреклонная

Лукас нахмурился. Она стояла перед ним, то ли рвущаяся в бой, то ли готовая обратиться в бегство. В ней оказалось куда больше внутренней силы, чем он мог предположить при их первой встрече. И эти ее глаза! Блеснувшая в них догадка сменилась вызовом, сделав их бездонными, ее взгляд манил, обдавая жаркой удушливой волной. Им овладели гнев и досада, но где-то в глубине души затаилось и другое чувство. Невольное восхищение? Глубокое волнение, не имевшее ничего общего с той переделкой, в которую он попал?

Последняя мысль только усилила в нем ярость.

– Я буду там, – отозвался он, зло прищурив глаза.

– Отлично! Только не опаздывайте.

С этими словами Элис Кендалл протиснулась мимо него и, гордо вскинув голову, покинула кабинет. И на сей раз, проходя через главный зал внизу, она не обратила внимания ни на женщин в откровенных нарядах, ни на мужчин, которые не сводили с нее слишком пристальных взглядов.

Глава 3

– И что, черт возьми, все это значит? – осведомился Грейсон, как только за Элис захлопнулась дверь. Отшвырнув цилиндр в сторону, старший из братьев Хоторн стащил с рук перчатки и сжал их в кулаке.

Едва сдерживая гнев, Лукас вернулся на свое место за столом и опустился в мягкое кожаное кресло с видом полной безучастности, далекой от его истинных чувств. «Что же на самом деле все это значит?» – спрашивал он себя. Желание доказать раз и навсегда, что он не из тех людей, с кем можно шутить. Потребность прикоснуться к ней, привлечь к себе, прижаться к ней всем телом… При этом воспоминании в нем снова разгорелась похоть, и он пробормотал себе под нос ругательство.

Лукас до сих пор видел перед собой ее лицо с изящно очерченными скулами, светлую, молочного оттенка кожу без малейших следов пудры или, что еще хуже, небольших доз стрихнина, которым некоторые из танцовщиц кордебалета по глупости пользовались, чтобы осветлить кожу.

Потирая виски, он произнес:

– Она мне не нравится.

Грейсон бросил на него недоверчивый взгляд, и Лукас едва ли мог осуждать его за это. Он и сам понимал, что со стороны его поведение выглядело нелепо. Однако Элис Кендалл действительно ему не нравилась – или, вернее, не нравились те чувства, которые она в нем вызывала. Еще никогда при виде женщины он не терял самообладания до такой степени.

– Ей не хватает солидности, – добавил он вместо этого, – и ты просто выжил из ума, если думаешь, что она способна принести хоть какую-то пользу моему делу. Любой юрист в Бостоне без труда возьмет над ней верх.

– Она не позволила это сделать ни одному из нас. Более того, я должен признать, что она умеет настоять на своем. – Грейсон посмотрел ему в глаза. – И ты будешь беспрекословно выполнять все ее требования. Тебе сейчас необходимо любое преимущество, какое ты можешь получить.

– А как насчет преимущества моей невиновности? – огрызнулся в ответ Лукас.

– И судью, и присяжных заботят только доказательства, а насколько мне известно, у тебя нет способа доказать свою невиновность. Так что нам волей-неволей придется представить тебя образцовым гражданином. Только одно обстоятельство, что мама живет здесь, с тобой, в конечном итоге может сыграть нам на руку.

Их разговор прервался, когда в большой зал внизу вошла женщина, одетая столь же безупречно, как и Элис Кендалл. Братья словно по команде повернули головы в ее сторону.

Грейсон покачал головой и усмехнулся:

– Вот уж и впрямь легка на помине…

Однако смех тут же замер на его губах, когда следом за их матерью в комнату вошла еще одна женщина. Его холодные обсидиановые глаза ярко вспыхнули, едва он узнал свою жену Софи.

Лукас застонал. Женщины, слишком много женщин – по крайней мере, порядочных. Элис Кендалл, Софи Хоторн, но в первую очередь его мать Эммелин в изящном платье для прогулок, с кружевным зонтиком от солнца, который она держала в руках. Ее седеющие волосы были скрыты широкополой шляпой, украшенной искусственными цветами. Переступив порог битком набитого посетителями заведения, она пробиралась между столами для игры в фараон, танцующими парами и полураздетыми женщинами, поглощавшими спиртное, которое лилось тут рекой, беседуя с каждой из них, как со старой знакомой.

Эммелин, его ангелоподобная мать, которую все в Бостоне считали воплощением благопристойности, не так давно неожиданно заявила, что хочет найти себя.