А я и сам не знаю, зачем, но вдруг отчаянно нуждаюсь в ответе.
– Ответь, птичка, я хочу знать.
Ее нежной коже очень идет румянец. Она сжимает на коленях руки в кулачки, сминает сумку и вновь упирается взглядом в ветровое стекло, с которого шустрые дворники сметают бьющую в него пылью снежную порошу.
– Птичка? – настаиваю я и слышу в ответ тихое и неохотное:
– Да. Ты же знаешь.
– Почему?
– Ох, Илья…
– Воробышек? Только честно.
Ей не хочется говорить – брови хмурятся, сумка крепче прижимается к груди. На мгновение мне кажется, что девчонка не ответит – сейчас я бы сам себя послал к черту, но вдруг ее губы приоткрываются и она признается:
– Я не знаю. Просто чувствую себя спокойно возле тебя, вот и все.
– Возле меня? – мне требуется усилие, чтобы выровнять дыхание. – Вопрос был о моей машине, птичка.
– Илья, перестань…
Ей так неловко под моим взглядом, что будь мы где-нибудь на улице, она скорее всего уже упорхнула бы прочь. Но это больше, чем я ожидал услышать, и я отступаю. Гляжу на застывший девичий профиль – на тонкий подбородок, плавный изгиб шеи, прикрытые длинными ресницами глаза… Интересно, в который миг я потерялся в них? Возможно ли что в тот, когда впервые увидел испуганную незнакомую девчонку на университетской стоянке?
– Автомобиль мой, Воробышек, успокойся. Хватит с тебя на сегодня переживаний. Так было надо. Он действительно новый, ты в нем первый пассажир, не считая Бампера. Теперь ты знаешь, так что нет причин волноваться. Ты можешь чувствовать себя в нем так же спокойно, как в моем доме. – Я крепче впиваюсь пальцами в руль, а взглядом в дорогу. Добавляю прохладно и бесцветно, желая избавить следующую фразу от излишней двусмысленности: – Надеюсь, до сих пор он был достаточно безопасен для тебя.
– Правда? – удивляется девчонка.
– Правда.
Она молчит. Чуть развернув плечи, неотрывно смотрит на меня, словно желает удостовериться, вглядываясь в мое лицо, достаточно ли я серьезен и честен в ответе.
– Воробышек-Воробышек, – я не выдерживаю, решившись приоткрыть девчонке свои мысли. – Тебе не все равно, кто тебя везет и куда, но безразличен дорогой антураж. Почему? Ты разве не знаешь, что Золушка должна прибыть на бал в настоящей карете, а не в разбитой телеге, иначе какая же она Золушка?.. Я так хочу. Просто доверься мне.
Я не знаю, который сейчас час. Опоздали мы или нет? Время рядом с Люковым летит незаметно.
Когда мы возвращаемся в Черехино и подъезжаем к поместью его отца, охрана молча открывает ворота и впускает нас на вверенную ей территорию, а сам хозяин – высокий и статный, заметно преобразившийся в костюме с галстуком и в бобровом полушубке, стоит на крыльце все время, пока мы едем по заснеженной аллее к дому.
– Не замерзла? – остановив автомобиль напротив входных дверей, между прочим интересуется Люков, и поворачивается ко мне за ответом.
И я отвечаю ему улыбкой и кивком:
– Нет, Илья. Спасибо, все хорошо.
Он не позволяет мне выйти из машины. Выбирается из салона сам, обходит со стороны капота, открывает дверь и только тогда отстегивает от кожаного мягкого кресла, помогая выбраться наружу. Провожает по ступеням к входным дверям, приобняв твердой рукой за плечи. Хмуро отслеживая колючим взглядом каждое движение шагнувшего нам навстречу отца.
– Женя? Или скорее – Евгения? Девочка, неужели это ты? – слышу я удивленный вздох седоволосого мужчины, изумленно разглядывающего меня, и в свою очередь спешу поприветствовать улыбкой хозяина дома.
– Я. Добрый вечер, Роман Сергеевич. Прошу вас, не нужно ничего менять, Евгения звучит слишком официально, мне куда привычнее просто Женя. Вот, это вам, примите от нас с Ильей. С наступающим!
Перед самым въездом в Черехино, завидев дорожный маркет на территории автомобильной заправки, я пересилила смущение и попросила парня купить праздничную коробку конфет, пообещав следующим днем вернуть ему за нее деньги. И сейчас, получив от невозмутимо исполнившего мою просьбу Люкова желаемое, я вручаю коробку дорогого ассорти, перевязанную лентой серпантина, в руки его отцу и вновь отступаю под тень парня.
Кажется, мужчину совсем не смущает хмурый вид сына и не удивляет его присутствие. Ловко подхватив мою ладонь, он на секунду прижимается к пальцам губами и тепло улыбается, едва ли вообще замечая Илью.
– Ну, здравствуй, Женечка, и спасибо. Так неожиданно приятно. Всегда был неравнодушен к сладкому. Рад, девочка, что ты решилась вернуться, надо сказать, почти не надеялся. Что ж, ребята, добро пожаловать! – он все же бросает на сына радушный взгляд и сам распахивает перед нами дверь, широким жестом приглашая войти в дом.
Ступени крыльца скользкие и подмерзшие, спина Люкова надежно защищает от ветра, но пальцы ног сквозь тонкую подошву туфелек уже покусывает не на шутку разгулявшийся мороз, и я с готовностью, раз уж приехала, принимаю предложение хозяина и шагаю через порог в дом, стремясь к теплу. Но оказавшись в широком гулком холле, ступив каблуками на каменный, словно зеркальный, цвета остывающей лавы пол, я вдруг останавливаюсь как вкопанная, сраженная наповал открывшейся глазам роскошью.