Гордая птичка Воробышек

…что слышно лишь его бешеный, заполошный крик. Или это уже только эхо былого крика, но от него все так же нестерпимо больно в груди, и хочется выть белугой. От облегчения и отпустившего страха, что не Илья пострадал, от унижения, а еще от мысли, что я для парня уже никогда не стану той девчонкой, с которой захочется провести праздничный рождественский вечер.

– Женя, – руки Люкова подхватывают меня за голые плечи и осторожно вздергивают вверх. – Вставай, нельзя тебе на полу – простудишься. Подожди… – натягивают на бедра брюки, застегивают пояс, надевают футболку, затем свитер, просовывают руки в рукава верхней одежды, пока я безвольно стою, крепко зажмурив глаза. – Обопрись об меня и подними ногу!

Наверное, я выполняю приказ, опираюсь ладонями в широкие плечи присевшего передо мной парня, обтянутые мягкой, все еще холодной с улицы кожей куртки, пока он натягивает мне на ноги мои ботинки и шнурует их. Надевает шапку, кособоко севшие на нос очки…

– Женя! Ну же, посмотри на меня, – подбородка касается рука. Пальцы осторожно пробегаются вдоль щеки. – Пожалуйста…

– Да, – я послушно размыкаю веки, встречая внимательный взгляд карих глаз. Неожиданно теплый, не обвиняющий. Как будто и не я стала причиной того, что в его доме оказались три незнакомых отморозка.

– Уже все хорошо. Для тебя все закончилось, ты поняла?

– Да.

– Вот и умница! А сейчас тебе лучше уйти. Сможешь добраться до общежития? – Люков скользит рукой в карман, поднимает мою ладонь и вкладывает в нее бумажную купюру, зажимая в кулаке. – Держи…

– Не надо…

– Надо! Поймай такси – здесь на набережной их много, мне будет спокойнее. Ну? Сделаешь, как я говорю? Я приду к тебе позже.

Нет, не придешь. Но я киваю:

– Хорошо. – Делаю дрожащий шаг к двери и вдруг оборачиваюсь. – А как же ты? – Заставляю себя силой воли взглянуть под ноги, туда, где у стены начинает ворочаться Игорь, приходя в себя, в попытках подняться цепляясь рукой за стену. – Он… – сглатываю ком в горле. – Он…

Он не простит! – хочу я сказать, но только встречаюсь с полными ярости стальными глазами, как тут же вновь цепенею на месте.

– Знаю. Не думай, Воробышек. Разберемся.

– С-сука! – сцеживает мой кошмар разбитыми губами. – … падла, зубы выбил! – Стоя на коленях, сплевывает на пол кровавые сгустки. – Кто ты, чертов хер? – поднимает татуированную голову, зло утирая рот. – Женька! – тянет ко мне руку, и, не дотянувшись, с силой ударяет кулаком о распахнутую дверь, заставляя меня содрогнуться всем телом. – Я же тебя люблю, дура! Я прощу, слышишь!.. Ты! – оглядывается на Люкова. – Только попробуй ее выпустить, и я тебя убью, ёбарь, клянусь…

Я по-прежнему не могу сойти с места, и Илья становится между нами. Возвышаясь над Игорем, говорит холодно привычно-бесцветным голосом:

– Девчонка уйдет. А мы с тобой поговорим, Грег. Разберемся между собой, чья птичка. Тем более, что Грег Ящерица, помнится, давно искал со мной встречи, так чем не повод? Здесь не бойцовский круг, но, так и быть, я удостою тебя особой чести попытать счастья набить мне морду. Вставай! Или мне самому поднять тебя?.. – И совсем другим – тихим, но твердым: – Уходи, Женя. Сейчас же!

– Люк?! – изумленно выдыхает мой кошмар, и это последнее, что я слышу, выбегая из квартиры в слепой вечер.

* * *

Алим сидит по левую сторону от Шамана и зорко следит за людьми Байгали, занявшими весь периметр пышно убранной гостиной комнаты дома хозяина. Еще два охранника Айдара стоят за его спиной, остальные четверо разделились, замерев у окон и входа. По обычаю гостеприимства в доме все без оружия. Да оно и не надо. Оружие здесь – я и Алим, но с некоторого времени между нами больше нет спора.

Упругая виноградина лениво перекатывается в тонких пальцах Матвея, он улыбается в бороду, оглаживает живот и, не сводя с Шамана хитрых глаз, отправляет ягоду себе в рот. Довольно качает головой, хлопнув ладонью по столу, тем самым показывая, что трапеза окончена:

– Ну, спасибо, Айдар! Спасибо, уважил старика! Богатый дастархан накрыл, не поскупился. За то воздаст же Аллах тебе и дому твоему добром! Ну да гостя за щедрый стол ноги сами ведут. Дом, где не потчуют вкусной едой, не то, что человек – собака избегает.

Шаман вслед за Матвеем отставляет пиалу с чаем и утирает рот куском пшеничной лепешки.

– Верно, Байгали, – говорит радушно. – Гостю в моей скромной казахской юрте всегда рады, а уж такому, как ты, – и подавно. Вот только какой же ты старик, Байгали? Ведь моложе меня лет на десять, поди?

– А кто его знает? – разводит руками Матвей. – Забыл я. Как жизнь к земле пригнула, луг да пашню дала, так и тружусь, спину не разгибаючи. Молод ли, стар… Иной и до старости глупой овцой живет, что от стада отбилась да пастуха не слушает. А надо слушать, Айдар, надо, волки вокруг. Задерут еще, кто тогда о ягнятках подумает? Пропадут ведь. А черной козе чужой приплод ни к чему. В тягость он ей.

– Так луг-то большой, Байгали, степь широкая – пасись не хочу, места всем хватит. А на волков завсегда собак натравить можно, даром, что ли, кормлены?