Гордая птичка Воробышек

– Илья… – кажется, я двигаюсь за ним, как тень.

– Все нормально, Воробышек. Оставайся здесь и поспи, номер вполне уютный. Я буду рядом, обещаю. Переночую в машине, так что не переживай.

Мне сложно признаться, но остаться одной после чудесного вечера, что он подарил, равносильно оказаться выброшенной на берег рыбешкой, и все же мои страхи – ничто перед осознанием того, что он поступает неправильно. Что это не честно, что так нельзя, что это мне, а вовсе не Люкову, Бог знает сколько времени проведшему со мной, сейчас должно быть холодно и неуютно, и негде спать.

Не знаю, надеюсь ли я на ответ – он ничего не должен мне, – и мой вопрос, взволнованный и как-то неожиданно по-женски прозвучавший – с досадой и разочарованием, – догоняет его у самых дверей:

– Илья, почему?

Почему ты бежишь от меня, когда столько времени был мне хорошим другом?

И он отвечает тихо. Медленно отпустив ручку входной двери, повернувшись вполоборота, чтобы поднять на меня свои невозможно темные глаза.

– Потому что я не смогу, птичка. Так, как было… Не смогу.

Потому что даже человеческому участию и сочувствию отмерена мера.

В тишине комнаты слова Ильи разбиваются о мое ожидание, словно о стену звонкое стекло, осыпая меня осколками. Он не сможет так, как было. Не сможет там, где я… После Игоря. Потому что знает, потому что видел…

Я сдергиваю шапку и впиваюсь рукой в шарф, внезапно вонзившийся в шею тугой лентой, точно свернутое кольцом тело змеи. Мир сереет вокруг, и я выдыхаю ставшими вдруг непослушными губами:

– Думаешь… Думаешь, я сама виновата, да? Сама спровоцировала Игоря на ненавистную мне близость? Сама захотела, чтобы меня вот так…

– Что?.. О Господи! Нет, Воробышек, – Люков шагает навстречу, но поздно, я уже трусливо пячусь назад, поменявшись в лице. – Конечно, нет!

– Сама захотела быть послушной куклой – бездушной и неотзывчивой? Думаешь, сама?..

Пальцы Ильи касаются моего плеча, но до стены два шага, и расстояние вновь разделяет нас.

– Думаешь, мне греет сердце понимание, что я, быть может, никогда… никогда не смогу нормально… ни с кем?

– Нет, – твердо отвечает Люков, застыв на месте, – успокойся, птичка, я так не думаю. И никогда не стану думать, ты знаешь.

– Нет, – я упрямо качаю головой. – Не знаю.

– Знаешь, – осторожно настаивает парень, – иначе не подпустила бы к себе так близко. Воробышек, услышь меня, – он делает еще одну попытку приблизиться, и на этот раз я позволяю ему, – это не твоя вина, что тебе случилось встретить на своем пути ублюдка. Перестань корить себя, ты должна забыть все и жить дальше. Ты… замечательная девушка.

– Не могу, – он так близко, что с моих губ, поднявшихся ему навстречу, срывается лишь шепот.

– Сможешь. Близость может быть очень приятной, Воробышек, и когда-нибудь ты это узнаешь. Она может быть короткой и яркой, как вспышка, ни к чему не обязывающим удовольствием, а может быть очень желанной, опаляющей не только тело, но и душу. И всегда для близости нужно обоюдное желание, иначе близость превращается в ад…

– Да. Для одного, я знаю.

– Нет, – очень серьезно отвечает Люков, – для двоих, птичка.

– Но почему?

– Потому что неразделенное желание – тоже мука, Воробышек, сильная, сродни неутоленной жажде. Сопротивляться ему очень больно. И чем желание сильнее, тем мука болезненней. Испив скупой глоток, ты только распалишь жажду больше, ничего не получив взамен. Ящер не получил то, что хотел, птичка. Ты смогла наказать его.

– Не знаю. Наверно, – я неуверенно бормочу, удивляясь словам Ильи, той неожиданной горечи, что неприкрыто прозвучала в них. Получил ли Грег, что хотел?.. Я всегда считала, что да. О душе я позволяла ему только мечтать.

Рука Люкова упирается в стену над моим плечом, губы жестко смыкаются… я смотрю на него, на его сосредоточенное лицо и понимаю, что он никогда бы не прибегнул к обману, как поступил Игорь. Хотя такие парни, как Илья, вряд ли когда-нибудь в своей жизни вообще получают отказ. Во всяком случае, те девушки, которых я видела рядом с ним, все были счастливы привлечь его внимание.

Я неожиданно вспоминаю момент нашей короткой борьбы, когда застала Илью в алкогольном дурмане, всего в синяках, и то, как легко он отпустил меня, едва я попросила об этом. Вопрос сам собой слетает с языка, очень личный, мгновенно вызвавший на щеки румянец стыда, но Люков много чего сегодня позволяет мне, и я решаюсь задать его.

– Илья, скажи, а ты… У тебя было когда-нибудь, чтобы ты хотел, а тебя нет? Откуда ты можешь знать, каково это – желать без взаимности?

Он медлит с ответом, все это время удерживая мой взгляд, заставляя чувствовать непонятное напряжение, исходящее от его горячего тела, сейчас такого близкого, вновь заслонившего меня от всех страхов сегодняшнего дня… и все же признается:

– Нет, птичка, никогда.

– Вот видишь… – я совсем не удивляюсь, совсем, – не стоило и думать иначе. Но Илья вдруг добавляет к сказанному несколько негромких слов: