Гордая птичка Воробышек

Улыбка нового знакомого из кривоватой расползается в широкую, а карие с зеленцой глаза лукаво щурятся:

– Шучу, амиго, – признается он. – Для близких друзей – Николай Невский, сын папы-атташе при посольстве в Испании. Приятно познакомиться!

Он тычет мне под партой руку, и я с готовностью жму ее.

– Вау! Поздравляю! И что это значит? – тихо вскрикиваю, прислушиваясь к словам куратора: «…неравновесная термодинамика. Реальные технические системы, с которыми имеют дело инженеры, являются неравновесными. А процессы, происходящие в них, – необратимыми…»

– Что? Да, в общем-то, ничего, – пожимает плечом симпатичный студент Невский. – Это значит, что ты мне нравишься и с этой минуты можешь называть меня Колькой. По рукам?

– По рукам! Ты мне тоже нравишься, Колька, – я возвращаю парню широкую улыбку, поправляю на переносице очки, задерживая на нем взгляд, стараясь повнимательней рассмотреть.

Парень тоже долго смотрит на меня. Затем кончики его губ игриво поднимаются, брови взлетают вверх, исполняя соблазнительный вальс.

– Слу-ушай, птичка! Две минуты знакомства, а ты что, уже запала на меня? – выдает Невский предположение, и мне тут же хочется треснуть его по макушке раскрытым учебником. Но он милый, черт возьми! И он мне действительно нравится.

– Дурак! Птички не клюют на крякозяблов! – уверенно заверяю, гордо тыча в твердую грудь пальцем. – А ты типичный крякозябл, Невский, на все сто!

Я бросаю на соседа еще один оценивающий взгляд и решаюсь добавить:

– Краснокнижный. Единственный и неповторимый.

Глаза парня округляются, а указательный палец в картинном жесте приставляется к виску. Эта игра забавляет нас, и он решает продолжить, изобразив на лице чистое удивление:

– Что-о, я крякозябл?! Господа, пустите пулю мне в лоб, я дохну!

– Бесполезно, Невский. Гринпис тебя воскресит и в качестве зомби будет пугать четырнадцатилетних нимфеток!

Я ничего не могу с собой поделать и тихо смеюсь, склонив к соседу голову. Лоб Кольки тут же упирается в мой висок, и я слышу от него в ухо крамольно-пошлое и страшно-веселое:

– Чур тебя, Воробышек! Только не зомби! У меня же на нимфеток не встанет, и от моего позора содрогнется вселенная. Давай лучше вомпЁр, там хоть, в случае чего, клыки показать можно.

Мы вместе прыскаем от смеха, и мне вдруг становится ужасно стыдно, когда я ловлю на себе внимательный взгляд преподавателя.

– … представляет собой первое начало термодинамики… Студент Невский, я собираюсь перейти к уравнению баланса энтропии и узнать, справедливы ли для функции энтропии элементарного объема обычные термодинамические равенства? Вы позволите мне сделать это? Или предложите оставить эту научную муть и вместе со всей аудиторией послушать ваш рассказ на тему: «Как я пересдавал экзамен»?.. Кстати, как продвигается ваше плодотворное сочинение? Рекомендую приступить к нему немедленно. И я, мои дорогие, ко всем обращаюсь! Хороший конспект – залог успешно усвоенного материала, а соответственно высокой оценки в зачетной книжке. Пожалуйста, – а это уже мне, – потрудитесь не зевать на профильном предмете.

Я опускаю глаза и замираю, уткнувшись в пустой стол. Молча чертыхаюсь, вспомнив забытую на дороге тетрадь с важными темами, достаю из сумки блокнот и начинаю старательно строчить текст вслед за словами куратора. Невский пыхтит рядом, усердно работая ручкой, но лишь голос куратора умолкает, тут же шепчет:

– Учеба, Воробышек, для кракозяблов прежде всего, даже для дохлых! – и выдает неожиданно, когда глаза преподавателя вновь спотыкаются о нас. – Продолжайте, София Витальевна, мы записываем!

Когда звенит долгожданный звонок, и студенты начинают дружное шевеление в сторону выхода из аудитории, на парту с глухим хлопком падает потерянный мной на парковке конспект. Я вздрагиваю и удивленно вскидываю голову навстречу бросившей его смуглой руке, но замечаю лишь ускользающий взгляд темных колючих глаз и удаляющуюся к выходу, обтянутую черной футболкой отлично сложенную спину.

Запомнил. Вот черт!

* * *

– Жуть. Ну и рожа! Я понимаю, Женька, если бы ты фото Димы Колдуна над койкой повесила, ну или Орландо Блума – он тоже вполне себе симпатичный чел, но этого очкастого троглодита?! Бррр! Нет, Воробышек, ты извращенка, клянусь! Тебе же с ним спать не один год мордахой к фэйсу, надеешься, сердечко выдержит?

– Выдержит, – отвечаю я, вгоняя в журнальный портрет Стивена Кинга последнюю кнопку, и признаюсь, оглаживая рукой яркий глянец. – Я этого очкастого троглодита, как ты выразилась, Крюкова, между прочим, очень люблю. Большой и толстой любовью.

Я оглядываюсь на вошедшую в комнату темноволосую девушку и сползаю с кровати. Говорю с упреком, наблюдая, как моя соседка по комнате в общежитии отваливается от вешалки у входной двери, устало сбрасывает с ног высокие каблуки и шлепает с полными сумками в руках и громким «Уфф!» к столу.

– Ты чего так поздно, Тань? Или скорее рано? Записки не оставила, телефон отключила, мне твой отец за последнюю ночь раз десять звонил. Ты не забыла, что такое совесть, Крюкова?