Гордая птичка Воробышек

– А? Да, конечно, – киваю я. – Понимаешь, оплачивать уроки дипломированного специалиста мне не под силу, но ты…Возможно, ты мог бы позаниматься со мной. Х-хотя бы попробовать. Всего пару часов в неделю, не больше! – спешно заверяю, когда глаза Люкова, наконец, снисходят до меня. Я пытаюсь улыбнуться, отвечая на его удивленный взгляд, помня наставления Таньки, но, судя по бесстрастному выражению лица парня, улыбка моя рисуется жальче некуда. – Я тебе заплачу! Немного, но все-таки… Ведь тебе наверняка деньги не будут лишними, – вставляю ужасный по своей никчемности аргумент. Оценить неброскую, но дорогую одежду Люкова даже такая провинциалка как я вполне способна. – А я, ты не думай…

– Заплатишь, я понял, – холодно отзывается Люков и говорит, небрежно отодвигая меня с пути, ступая на каменные ступени лестницы. – Считай, что ты попробовала. Сочувствую, детка, но мне это не интересно.

Я так и знала! Карточный домик моего спасения стремительно рушится на глазах, так, впрочем, и не воздвигнутый моими неумелыми руками до конца. Извини, мам, прости пап, что не оправдала ваших надежд. Но это выше моих сил, клянусь! Пора с мечтами расставаться. И все же бормочу, ни на что больше не надеясь:

– Но Юрий Антонович, он говорил… Он сказал, что ты…Что я могу к тебе…

Люков слетает со ступеней в один прыжок. Впивается руками в лаковые деревянные перила по обе стороны от меня, как коршун в загнанную добычу. Нависает надо мной, поймав в кольцо сильных жилистых рук.

– Что? Что тебе сказал Синицын? – шипит мне в лоб, теряя прошлую невозмутимость. – Воробышек, мать твою! – прижимается грудью к моей груди. – Какого черта?!

Я вжимаюсь спиной в перила и замираю. Боюсь вздохнуть под этим внезапным натиском. Реакция Люкова на мои слова так резка и неожиданна, что я совершенно теряюсь от произошедшего и только глупо пялюсь в его темные, требовательно-сощуренные глаза.

– Какая сцена! Уймись, Отелло! – долетает откуда-то с верхних ступеней.

– Не универ, а дом терпимости, ей-богу! – хихикают две молоденькие девчонки, вспархивая мимо нас по лестнице, и со смыслом закатывают глазки.

Я коротко смотрю им вслед и вдруг замечаю свои скрюченные пальцы, намертво вцепившиеся в широкие плечи Люкова.

Господи! Да что я в самом деле…

– Извини, – говорю тихо, пытаясь оттолкнуть от себя парня. Не без труда выкручиваюсь из кольца его напряженных рук. – Ничего особенного Синицын не сказал, – признаюсь, пятясь назад и замечая, как Илья добела сжимает губы. – Видимо, ты неправильно меня понял, Люков. Извини и забудь! – еще раз выдыхаю и спешу убраться от этих колючих глаз прочь, ни на что уже больше не надеясь.

Вот черт! Как же это все непросто!

* * *

– Воробышек, что случилось? Что за угрюмый фэйс? Тебя что, заклевали во сне перепелки? Или достала со своей любовью эта твоя Крюкова? Что случилось, Жень? Ты время видела?

Колька Невский подваливает ко мне под аудиторию, где я сижу второй час в ожидании преподавателя и оценочного вердикта своей пересданной лабораторной, и опускается рядом на подоконник. На его шее широкий красный шарф, на встопорщенном затылке двухдюймовые наушники, а в руке стаканчик с горячим кофе. Я с томительным прищуром тянусь к ароматному напитку носом.

– М-м… – гляжу на Кольку грустными глазами и строю умилительную рожицу.

– На уж! Страждущая! – не выдерживает Невский, со смехом передавая кофе в мои голодные руки. – Второй стаканчик допить спокойно не дают! Развелось вас тут, нахлебников. То Вилька Горохов – вечный студент с пятого, теперь ты. Долго еще будешь под кабинетом торчать?

Я делаю длинный глоток, еще один и пожимаю плечом.

– Не знаю, Коль, – честно признаюсь, грея о стаканчик ладони. – Но с пустыми руками я отсюда не уйду! Буду канючить тройку, стоя перед Игнатьевым на коленях, пока не разжалоблю его черствое сердце. Что мне еще остается?

Две ночи трехчасового сна и четыре пройденных пошагово темы – я очень надеюсь преуспеть. Вера в себя изрядно подпорчена низкими баллами, перспектива успешной сдачи сессии рисуется нерадостная, но я упрямо ищу в затянутом тучами небе успеваемости хоть малейший голубой просвет.

– Не хватало, Воробышек, перед аспирантами-недоучками преклоняться! Тем более такими, как дамский любимчик Игнатьев. Гляди, проморгаешь девичью честь! – недовольно фыркает Невский, тянет из сумки шоколадный батончик и сует мне в руки. – На, подкрепись, птичка, а то на тебя смотреть тошно. Не юная цветущая дева, а бледная как смерть упырица. Одни глазюки отощавшего лемура чего стоят! – Колька встает с подоконника, собираясь уходить, и по-дружески жмет мне плечо. – Ладно, не дрейфь, подруга, – по-отечески наставляет. – Я в тебя верю! Зря, что ли, с тобой на последней ленте как дурак-заучка над графиком корпел. А я этого не люблю, ты ведь знаешь. Адьё!

Не любит, знаю, но помогает как настоящий друг, а потому я благодарно улыбаюсь и посылаю вслед Кольке воздушный трепетный поцелуй, который парень с готовностью припечатывает к своему сердцу, и поднимаюсь навстречу показавшемуся из-за угла преподавателю.

* * *