Гордая птичка Воробышек

В этот ночной час здесь неожиданно многолюдно и странно молчаливо. Едва мы выходим из машины, как от одной из групп отделяется мужчина лет тридцати пяти и торопливым шагом устремляется навстречу Матвею.

— Клянусь, Матвей, я ничего не знал! — только и успевает сказать, прежде чем лишается голоса и останавливается, напоровшись на черный взгляд.

— Я говорил тебе, Касым, когда ты был еще зеленым щенком и побирался по миру, уважать расклады баев и чтить слово старших?

— Говорил, Матвей.

— Говорил, что всякая божья тварь помнит добро и только шакал теряет память?

— Говорил.

— Так с каких же пор, Касым, ты не хозяин своей памяти? С каких пор начал водить дружбу с Шаманом за моей спиной?.. Или ты думал, старому пастуху не уследить за молодым стадом, а черной козе не под силу вспороть блудливой овце брюхо?!.. Помнится, твой отец подобных мыслей не допускал, — праведный был бай.

— Матвей…

— Для тебя, щенок — Байгали!

На мужчину жалко смотреть, его обступают человек двадцать и замирают в послушном ожидании слов Матвея.

— Прости, Байгали!

Он понуро оглядывается и, кажется, в искреннем сожалении намеревается преклонить колени.

— Ладно-ладно, сынок, не время сейчас! — Рука Матвея неожиданно мягко ложится на шею растерянного мужчины. — Будет тебе! Скотина — и та спотыкается, а ты человек, мог ошибиться. После поговорим. Где Айдар?

— Внутри.

— О нас знает?

— Нет. Клянусь, Байгали, нет! — поспешно отвечает Касым на пристальный взгляд Матвея, облегченно разворачивая плечи. — Давид бы меня раньше тебя достал!

— Молодец, Давид, — довольно кивает мужчина и отвешивает барский поклон в толпу. — Да будет полон дом твой детьми и богатством, а дастархан — живой беседой и вкусной едой! Веди, Касым, — коротко командует повинившемуся баю, шагая сквозь строй расступившихся перед ним мужчин, — да джигитам своим накажи быть начеку: пришло время решить вопрос с Шаманом.

Босс не намерен брать нас с мамой с собой, я это чувствую, а потому согласно киваю на предложение отца Ильи подождать в машине, пока он будет решать вопросы с Матвеем, и послушно сажусь в салон. Ни к чему ему еще додуматься запереть нас. Но как только его высокая фигура скрывается из виду, я целую маму в щеку и выскальзываю на улицу, оставив за дверью «Мерседеса» ее возмущенный вскрик.

— Пожалуйста, мамочка, ты только не волнуйся! Я быстро! Посмотрю и вернусь!

Освещенный тусклыми фонарями заводской двор, несколько десятков дорогих авто с редкими скучающими водителями внутри и паренек-охранник на входе, примерно моих лет, оставленный на посту, видимо, старшими товарищами, озаботившимися прибытием таких важных персон, как Байгали и Большой Босс. Все довольно страшно и неуютно, но беспокойство за Люкова сильнее меня, и я бегом пересекаю широкий двор и уверенно проскальзываю сквозь мальчишку, огорошив последнего новостью, что перед ним ни много ни мало — названная дочь самого Байгали! Отметив про себя его присмиревший взгляд, как привычную реакцию на присутствие на подобных мероприятиях женщин. Спускаюсь по ступеням, распахиваю тяжелую массивную дверь и застываю на входе в большой ангар, в середине которого, вокруг ярко освещенного круга колышется затаившая дыхание толпа людей…

Я вижу его сразу, и непослушные ноги тут же едва не предают меня.

Мой невозможный Люков! На ринге! Один против двоих бойцов! Я никогда не присутствовала на подобных боях, но мне не нужно быть специалистом, чтобы оценить несправедливую расстановку сил и всю серьезность развернувшегося передо мной действия. Я так давно не видела его — кажется, целую вечность! — и сейчас прикипаю к Илье жадным взглядом, толкая вперед, словно налитое свинцом, непослушное тело. Не мое, чужое. Такое же нереальное и эфемерное, как вставшая перед глазами картина неравной драки.

Он остриг свои светлые волосы и стал, кажется, еще сильнее. Свободные серые штаны туго перетянуты на гибкой талии темным поясом-кушаком, на широких плечах и спине следы от множества ударов…

— Это его четвертый бой… Четвертый бой! Господи, — убито вздыхает рядом знакомый голос. — Что же я наделал! Будь я вечно проклят, но только пусть мой сын останется цел! И жив! — сипло добавляет, когда Илья жестко встречает плечом нацеленный в него удар и пропускает еще один — скользящий удар ногой в бедро от второго соперника.

Мы встречаемся с Градовым в этом незнакомом зале как два случайно притянутых друг к другу родных человека, связанные общей бедой. Случайно находим плечами друг друга, и я забываю, что ослушалась его, а он — что оставил меня в машине.

— Илья сошел с ума… — потерянно шепчу, впиваясь пальцами в руку Босса. — Пожалуйста, Роман Сергеевич, нужно немедленно прекратить это!

— Я не могу остановить бой, Женя, это дело чести всех сторон. Мне не простят этого здешние баи, поставившие на бой деньги, — но мне плевать на них! Мне не простит вмешательства сам Илья. Слишком поздно я принял сына в свою жизнь, чтобы полагаться на его доверие.

— Но как же так… — изумляюсь я, холодея сердцем. — Его ведь могут покалечить!