Гордая птичка Воробышек

Мои глаза упираются в смуглую шею парня, затем поднимаются на подбородок. Я закусываю губу, сжимаю руки в кулачки и гляжу на темную ямочку под сжатым ртом, и только потом решаюсь взглянуть в глаза. Светло-карие и колючие, под темными бровями. Он смотрит поверх моей головы, словно и нет меня перед ним, и ждет, что скажу дальше, а я внезапно от его равнодушия теряюсь и замыкаюсь, понимая, насколько глупо выгляжу со стороны.

— Слушаю, — устало говорит Люков, сует руки в карманы джинсов и выжидающе поднимает бровь. Мышцы на его предплечьях и бицепсах рельефно напрягаются, и я ловлю себя на мысли, что таращусь на него, думая не пойми о чем. — Итак, — раздраженно добавляет, когда мое молчание затягивается. — Две минуты прошло, я все еще надеюсь на содержательный разговор. Так что ты от меня хочешь?

— Понимаешь… Ты меня скорее всего не помнишь, — я начинаю мямлить, отлично зная, что вру. — Мы иногда встречаемся на совместных лекциях… Вчера я смотрела твою курсовую работу за второй курс, чертежи… В общем… Илья, у тебя здорово получается справляться с учебой. Да ты и сам, наверно, знаешь…

— Давай ближе к теме, Воробышек, я спешу.

— А? Да, конечно, — киваю я. — Понимаешь, оплачивать уроки дипломированного специалиста мне не под силу, но ты… Возможно, ты мог бы позаниматься со мной. Х-хотя бы попробовать. Всего пару часов в неделю, не больше! — спешно заверяю, когда глаза Люкова, наконец, снисходят до меня. Я пытаюсь улыбнуться, отвечая на его удивленный взгляд, помня наставления Таньки, но, судя по бесстрастному выражению лица парня, улыбка моя рисуется жальче некуда. — Я тебе заплачу! Немного, но все-таки… Ведь тебе наверняка деньги не будут лишними, — вставляю ужасный по своей никчемности аргумент. Оценить неброскую, но дорогую одежду Люкова даже такая провинциалка как я вполне способна. — А я, ты не думай…

— Заплатишь, я понял, — холодно отзывается Люков и говорит, небрежно отодвигая меня с пути, ступая на каменные ступени лестницы. — Считай, что ты попробовала. Сочувствую, детка, но мне это не интересно.

Я так и знала! Карточный домик моего спасения стремительно рушится на глазах, так, впрочем, и не воздвигнутый моими неумелыми руками до конца. Извини, мам, прости пап, что не оправдала ваших надежд. Но это выше моих сил, клянусь! Пора с мечтами расставаться. И все же бормочу, ни на что больше не надеясь:

— Но Юрий Антонович, он говорил… Он сказал, что ты… Что я могу к тебе…

Люков слетает со ступеней в один прыжок. Впивается руками в лаковые деревянные перила по обе стороны от меня, как коршун в загнанную добычу. Нависает надо мной, поймав в кольцо сильных жилистых рук.

— Что? Что тебе сказал Синицын? — шипит мне в лоб, теряя прошлую невозмутимость. — Воробышек, мать твою! — прижимается грудью к моей груди. — Какого черта?!

Я вжимаюсь спиной в перила и замираю. Боюсь вздохнуть под этим внезапным натиском. Реакция Люкова на мои слова так резка и неожиданна, что я совершенно теряюсь от произошедшего и только глупо пялюсь в его темные, требовательно — сощуренные глаза.

— Какая сцена! Уймись, Отелло! — долетает откуда-то с верхних ступеней.

— Не универ, а дом терпимости, ей-богу! — хихикают две молоденькие девчонки, вспархивая мимо нас по лестнице, и со смыслом закатывают глазки.

Я коротко смотрю им вслед и вдруг замечаю свои скрюченные пальцы, намертво вцепившиеся в широкие плечи Люкова.

Господи! Да что я в самом деле…

— Извини, — говорю тихо, пытаясь оттолкнуть от себя парня. Не без труда выкручиваюсь из кольца его напряженных рук. — Ничего особенного Синицын не сказал, — признаюсь, пятясь назад и замечая, как Илья добела сжимает губы. — Видимо, ты неправильно меня понял, Люков. Извини и забудь! — еще раз выдыхаю и спешу убраться от этих колючих глаз прочь, ни на что уже больше не надеясь.

Вот черт! Как же это все непросто!

* * *

— Воробышек, что случилось? Что за угрюмый фэйс? Тебя что, заклевали во сне перепелки? Или достала со своей любовью эта твоя Крюкова? Что случилось, Жень? Ты время видела?

Колька Невский подваливает ко мне под аудиторию, где я сижу второй час в ожидании преподавателя и оценочного вердикта своей пересданной лабораторной, и опускается рядом на подоконник. На его шее широкий красный шарф, на встопорщенном затылке двухдюймовые наушники, а в руке стаканчик с горячим кофе. Я с томительным прищуром тянусь к ароматному напитку носом.

— М — м… — гляжу на Кольку грустными глазами и строю умилительную рожицу.

— На уж! Страждущая! — не выдерживает Невский, со смехом передавая кофе в мои голодные руки. — Второй стаканчик допить спокойно не дают! Развелось вас тут, нахлебников. То Вилька Горохов — вечный студент с пятого, теперь ты. Долго еще будешь под кабинетом торчать?

Я делаю длинный глоток, еще один и пожимаю плечом.

— Не знаю, Коль, — честно признаюсь, грея о стаканчик ладони. — Но с пустыми руками я отсюда не уйду! Буду канючить тройку, стоя перед Игнатьевым на коленях, пока не разжалоблю его черствое сердце. Что мне еще остается?