Гордон Лонсдейл: Моя профессия — разведчик

Вечером, листая сделанные на первых лекциях записи, я мысленно прошёлся по аудитории, перебрав стол за столом всех пятнадцать своих однокурсников. Для начала я разбил их на три группы: иностранцы — канадский дипломат Томас Поуп, американец Клейтон Бредт и дипломат из Израиля Цвий Кедар. Во вторую группу вошли «чёрные пиджаки» — лица в чиновничьей униформе. Скорее всего, это были сотрудники военной разведки и контрразведки. Было известно, что именно такое партикулярное платье носят английские офицеры. Третья группа — те, кто выдавал себя за сотрудников Форин Оффис, что также было довольно известной традицией Сикрет Интеллидженс сервис, как официально именуется английская политическая разведка.

Очевидно, Поуп и американец не имеют никакого отношения к секретной службе. Иное дело — израильтянин. Интуиция подсказывала, что он не тот, за кого выдаёт себя. «Надо будет сойтись с ним поближе, — подумал я. — Явно интересный парень. Попробую с ним позаниматься языком».

Кедар оказался весьма общительным человеком и охотно согласился на приглашение заниматься вместе.

Жил он недалеко от меня и в тот же вечер нанёс мне визит. Мы выпили по рюмке вермута, слегка разбавленного джином, — приятный, чуть терпкий аперитив, известный как «мартини», — и, прежде чем нырнуть в таинство древних китайских иероглифов, как и полагалось по английским традициям, несколько минут беседовали о всякой всячине.

— У вас чудесный вид из окна.

— Да, это, пожалуй, лучшее в этой комнате…

— Любите городской пейзаж?

— Конечно. Но не настолько, чтобы не отходить от окна, — я протянул гостю вторую рюмку «мартини».

С высоты девятого этажа город и впрямь был прекрасен в этот вечерний час. Он блистал и переливался огнями бесчисленных домов и домиков окраины, контуры которых уже нельзя было разглядеть в темноте, манил сонным теплом окон близких зданий и особняков, волновал автомобильными реками, которые вечно текли по узким ущельям его улиц.

Вечерний электрический Лондон стоил того, чтобы им любоваться.

— Когда живёшь в таком городе, чувствуешь себя крохотной молекулой, — сказал Кедар, опуская на стол рюмку.

— Вы родились в Израиле или эмигрировали туда?

— Израильтянин чистых кровей. Вырос в Палестине.

— Почему-то думал, что вы араб.

— Не один вы, — усмехнулся Кедар. — Арабы тоже иногда принимают меня за своего. — Он слегка нажал на слово «иногда», как бы намекая, что с ним связаны какие-то интересные события из его жизни. — Их язык я знаю с детства.

— Видимо, это третий по счету, которым вы владеете?

— Нет, четвертый. Кроме древнееврейского, английского и арабского я изучал немецкий… Но, по-моему, все вместе они не сравнятся по трудности с этим чертовым китайским. Поэтому я благодарен вам за помощь. Знаете, когда в сорок лет садишься за эти «цзянь» и «тянь» — это не вдохновляет.

— Зачем же насиловать себя?

— Вы бизнесмен, и понять вам это трудно. Я же — на службе. Дипломат. Мне предлагают выгодную работу в Пекине, и я, конечно, не отказываюсь.

Намечавшаяся дружба требовала ответного визита. И мы договорились, что я зайду к Кедару в субботу вечером. Как и я, тот снимал небольшую меблированную квартиру, но чуть дальше от университета. Кедар был по-своему радушен и, даже не дождавшись, пока я повешу мокрый от очередного дождя плащ, предложил выпить.

— Считайте, что вам сегодня повезло, — воскликнул он, распахивая дверь в кухню. — Я угощу вас не виски и не джином, а удивительным, неизвестным вам напитком.

Тут он открыл холодильник и достал бутылку… «Столичной».

— Что это такое? — спросил я, с подчёркнутым интересом разглядывая знакомую этикетку.

— Лучший напиток в мире. Русская водка, — ответил Кедар, открывая бутылку. — При этом не какая-нибудь подделка, а «Штолышна» из России.

Он налил в небольшой фужер, поставил на стол блюдечко с хрустящим картофелем и посадил меня в кресло. Пили, как это принято в Англии, крохотными глотками, и я невольно поморщился.

— Это с непривычки, — заметил Кедар, увидев мою гримасу. — Еще несколько глотков, и убедитесь — прелесть!

Оставалось только согласиться.

Кедар оказался на редкость словоохотливым, и через несколько таких встреч я знал, что во время войны 1948 года его не раз забрасывали в Египет и Сирию, где он успешно вёл разведывательную работу. Оставалось выяснить как можно больше деталей. Кедар не был скуп на них. И я искренне удивлялся (про себя, конечно), что тот охотно посвящает в свои дела вообще-то малознакомого человека.

С англичанами же всё обстояло иначе.

Недели складывались в месяцы, давно уже на дворе стояла хмурая «осенняя» лондонская зима, и газеты в отделе занимательных наблюдений резонно сообщали, что дело уже как будто бы идёт к весне, а мне так и не удавалось завязать дружеских отношений ни с кем из англичан.