Гордость и предубеждение

— Не стану прикидываться огорченным, что мистера Дарси или кого бы то ни было оценивают по заслугам, — сказал после небольшой паузы мистер Уикхем. — Однако с мистером Дарси это случается довольно редко. Мир обычно бывает ослеплен его богатством и властью или подавлен его высокомерными и внушительными манерами. И его видят таким, каким он желает выглядеть сам.

— Даже поверхностное знакомство позволило мне почувствовать, насколько у него тяжелый характер.

Уикхем только покачал головой.

Когда ему удалось снова заговорить с Элизабет, он спросил:

— И долго мистер Дарси собирается пробыть в этих местах?

— Вот уж не знаю. Когда я была в Незерфилде, об его отъезде ничего не говорили. Надеюсь, что его пребывание по соседству не отразится на вашем намерении поступить в ***ширский полк?

— О нет! Мне незачем уступать ему дорогу. Пусть сам убирается, если не хочет со мной встречаться. Мы не состоим в дружеских отношениях, и мне всегда тяжело его видеть. Но других причин избегать его, кроме тех, которые я могу открыть всему свету, не существует. Прежде всего это сознание причиненной мне жестокой обиды. А еще — мне мучительно больно оттого, что он сделался таким человеком. Его отца, покойного мистера Дарси, я считал лучшим из людей. Он был моим самым близким другом. И меня мучают тысячи трогательнейших воспоминаний, когда судьба сталкивает нас с молодым мистером Дарси. Он причинил мне немало зла. Но я все бы ему простил, если бы он не опозорил память отца и не обманул так сильно его надежд.

Элизабет слушала его, затаив дыхание, чувствуя, что разговор захватывает ее все больше и больше. Однако деликатность темы помешала ее расспросам.

Мистер Уикхем перешел к предметам более общим: городу Меритону, его окрестностям и, наконец, к его жителям. Одобрив все, что ему удалось повидать, он особенно тонко, но вполне ощутимо похвалил местное общество.

— При поступлении в ***ширский полк я прежде всего имел в виду завести здесь постоянные и притом приятные дружеские связи. Я знал, что это — прославленная и достойная войсковая часть. Но мой друг Денни особенно соблазнял меня своими рассказами о городе, в котором полк в настоящее время расквартирован. Сколько внимания проявляют здесь к офицерам! И как много приобрели они здесь приятных знакомств! Да, общество, признаюсь, мне необходимо. Я — человек, разочарованный в жизни, и душа моя не терпит одиночества. У меня непременно должны быть занятия и общество. Меня не готовили к военной карьере. Но, волею обстоятельств, теперь это — лучшее, на что я могу рассчитывать. Увы, моей сферой должна была стать церковь. Меня воспитывали для духовной стези. И я бы уже располагал отличным приходом, будь это угодно джентльмену, которого мы упомянули в нашей беседе.

— Неужели это возможно?

— О да, покойный мистер Дарси предназначал для меня лучший приход в своих владениях — сразу же после того, как в нем должна была открыться вакансия. Он был моим крестным отцом и просто души во мне не чаял. Заботы его обо мне не поддаются описанию. Он так хотел меня обеспечить и был спокоен, что ему это удалось! Но вот приход освободился и… достался другому.

— Боже правый! — воскликнула Элизабет. — Но это неслыханно! Как мог мистер Дарси пренебречь волей родного отца?! И вы для защиты своих прав не обратились к закону?

— Формальные недоговоренности в завещании не позволили мне опереться на закон. Человек чести не усомнился бы в воле покойного, но мистер Дарси предпочел подвергнуть ее сомнению. Эту часть завещания он объявил только условной рекомендацией, и осмелился утверждать, что я утратил свои права из-за моего легкомыслия, моей расточительности, короче говоря, — решительно всех пороков или же попросту никаких. Верно лишь то, что два года тому назад приход оказался свободным, — как раз тогда, когда я по возрасту мог этим воспользоваться, — но я его не получил. И столь же верно, что я не могу обвинить себя в каком-нибудь проступке, из-за которого я должен был бы его лишиться. У меня горячий, несдержанный нрав. И, быть может, я слишком вольно высказывал свое мнение о молодом Дарси, признаюсь, иногда даже прямо ему в лицо. Ничего худшего я не припомню. Но все дело заключается в том, что мы с ним — слишком разные люди и что он меня ненавидит.

— Но это чудовищно! Он заслуживает публичного осуждения!

— Рано или поздно это случится. Но это не будет делом моих рук. Пока я помню Дарси-отца, я не смогу очернить или разоблачить Дарси-сына.

Элизабет вполне оценила его благородные чувства, заметив, как хорош он был в тот момент, когда о них говорил. После некоторой паузы она спросила:

— Но какие же у него для этого могли оказаться причины? Что толкнуло его на столь жестокий поступок?