Гордыня

— Спешишь, Блэквелл? — спросил мудак Берринджер, дневной охранник, проведя дубинкой по решетке моей камеры.

— Ага, нужно еще успеть подрочить перед ежедневной молитвой.

Его дубинка врезалась в решетку всего в нескольких дюймах от моего лица. Я даже не дрогнул, что еще больше его разозлило.

— А я думал, ты уже выучил урок. Кругом, — он выпрямился и ждал, пока я подчинюсь.

— Очень жаль, но я же сказал, что занят. Если, конечно, ты не хочешь помочь мне. Выглядишь, как парень, который станет наслаждаться большим толстым членом во рту…

Удар причинил боль, но в этом не было ничего нового. Его дубинка врезалась мне в челюсть, потом он завел ее назад и ударил по коленным чашечкам. Ноги подкосились, и я упал на колени, чувствуя вкус крови во рту.

— Прости, наверное, я не так тебя понял, — поднес я ладонь к губе. — Я-то не люблю член в заднице, но если это твое…

Он снова замахнулся, ударив меня по шее, и я растянулся на полу, потеряв равновесие. Кулаки заскользили по бетону, в кровь стирая костяшки пальцев. Черт. А вот это было больно.

— Вставай.

— Заставь меня, приду… Черт, — выругался я, когда охранник врезал мне ногой по все еще заживавшим ребрам.

— Парень, ты научишься проявлять уважение. Вставай.

Мне хотелось продолжить. Это не первое мое родео с внезапно решившим избить меня охранником. Однако на глаза попался по-прежнему сжатый кулак, и я вспомнил. Охранник не должен увидеть, что у меня в руке. По крайней мере, не до того, как я успею прочесть написанное. Подчинившись, я оторвал свое нывшее тело от пола. Медленно, чтобы охранник не решил, будто я взбунтовался и собирался напасть на него. Обернувшись к стене, я прижал к ней раскрытые ладони, умудрившись спрятать листок за пальцами.

— Вот так. Чертов сопляк. И где сейчас твой рот, а? — вернув записку в кулак, я снова повернулся к охраннику, посмотрев на него пустым взглядом, хотя все мое тело горело. — А теперь отдай мне то, что у тебя в руке.

«Нет».

Я сжал кулаки еще сильнее, ногти впились в ладони.

— Ты что, совсем онемел, пацан? Я сказал, отдай мне тот клочок бумаги, иначе попрощайся со своей функционирующей рукой, — каждый мускул в теле напрягся, готовясь к бою. Он не получит эту бумагу. Я угрожающе шагнул к нему. С моим ростом и телосложением я бы мог причинить ему много боли. Возможно, ему придется пристрелить меня, чтобы остановить. — Назад, парень! — закричал охранник.

— Тогда лучше приготовься пристрелить меня, — я сделал еще один шаг, хоть и не до конца понимал, что делал. Это просто не могло закончиться ничем хорошим.

— Парень, я пристрелю тебя, и никто о тебе потом не позаботится. Ты находишься в списке «Не оказывать медицинскую помощь». Потому истечешь кровью прямо на полу, — я не был бы удивлен, скажи он правду. Ноги сами собой остановились. — Верно. А теперь отдай бумагу, как хороший маленький заключенный, иначе я прострелю тебе запястье и вырву ее сам.

Черт. Поражение раздирало меня изнутри. Охранник достал пистолет, и я понял, что проиграл.

— На колени, мать твою.

Я упал коленями на бетон и сложил руки за головой. Листок выпал из моих пальцев, и охранник поднял его с победоносной улыбкой, тут же развернув.

— А… умный маленький засранец. Заставляешь других выполнять твои указания. По крайней мере, миссис Гриффин останется довольна объектом твоего любопытства, — он развернулся ко второму подошедшему охраннику. — Отведи его обратно в карцер. Похоже, мистер Блэквелл не усвоил урок.

*****

Шесть месяцев спустя…

Из динамиков раздался свисток, оповещавший, что пришло время выйти на свежий воздух. Он напомнил мне о том времени, когда я был ребенком и нетерпеливо ерзал на школьном стуле, ожидая звонка, чтобы выскочить на улицу. Меня охватывало предвкушение, что скоро я смогу поиграть в четыре квадрата, побежать на гигантскую игровую площадку или к любым другим глупым играм, которые так нравились мне в детстве. На мгновение я снова почти ощутил себя маленьким и беззаботным.

Однако здесь не было ничего подобного.

Больше походило на «Голодные игры». Заключенные стояли группами. Панки, наркоманы, гангстеры — называйте, как хотите. Если в кино и показывали что-то правильное, так это то, что здесь заводили друзей, только если это было им выгодно. Одно существо тянулось к другому, чтобы остаться в живых.

Мне больше никто не помогал. Как только я вернулся из карцера, мне пришлось действовать еще более осторожно. Некоторым пожизненникам, может, и было плевать, но обнаружились те, кто все же надеялся на досрочное освобождение, потому последние отступили, не желая попадать в список непослушных у начальника. Казалось, пока я сидел в карцере, по тюрьме распространился слух. Что если кто-то надумает мне помогать, то столкнется с неизбежными последствиями. После трех месяцев абсолютного заключения потребовалось еще три, чтобы найти хоть кого-то, кто решится мне помочь.