Горечь войны. Новый взгляд на Первую мировую

Учителя английского языка и литературы поощряли мой интерес. Подобно многим сверстникам, я рано, в 14 лет, познакомился со стихами Уилфреда Оуэна. До сих пор помню его леденящее кровь стихотворение Dulce et Decorum est[4]:

…И если б за повозкой ты шагал,
Где он лежал, бессильно распростертый,
И видел бельма и зубов оскал
На голове повисшей, полумертвой,
И слышал бы, как кровь струей свистящей
Из хриплых легких била при толчке,
Горькая, как ящур,
На изъязвленном газом языке, —
Мой друг, тебя бы не прельстила честь
Учить детей в воинственном задоре:
Dulce et decorum est
pro patria mori[5].

“Воспоминания парфорсного охотника” Зигфрида Сассуна входили в обязательную программу в пятом или шестом классе. Еще я читал перед сном “Прости-прощай всему тому” Роберта Грейвса и “Прощай, оружие!” Хемингуэя, а также смотрел довольно удачную (потому что сдержанную) телепостановку “Заветов юности” Веры Бриттен. По телевизору я увидел фильм 1930 года “На Западном фронте без перемен” (он поразил меня), а также “Что за прелесть эта война!” (в нем меня привели в раздражение очевидные анахронизмы). Но Dulce et Decorum est (так откровенно направленное против учителей, с таким откровенным описанием удушья молодого солдата) приводило меня в трепет. Меня удивляло, что от нас требуют утром, на уроке, прочитать это стихотворение, а днем в кадетской форме маршировать на плацу.

Хотя я родился через пятьдесят с лишним лет после Первой мировой войны, она оказала на меня огромное влияние – как и на многих британцев, которые по молодости ее не застали. Была и еще одна встреча с порожденной войной литературой, которая убедила меня, тогда студента, стать историком. В 1983 году на Эдинбургском театральном фестивале я увидел спектакль Гражданского театра (Глазго) по пьесе “Последние дни человечества” венского сатирика Карла Крауса. Это самая впечатляющая из виденных мною драматических постановок. Первая мировая война предстала во всей своей абсурдности, увиденная глазами язвительного завсегдатая кофеен Нерглера (немецкое Nörgler – ворчун, брюзга). Я принял главный тезис пьесы: война явилась грандиозным медиасобытием, которое было порождено прессой и питалось искажениями ею языка и, следовательно, действительности. Эта опередившая свое время догадка поразила меня, так что, еще не начав сотрудничать в общенациональных английских газетах, я уверовал в их безграничную власть. Мне также стало понятно, что ничего подобного военной сатире Крауса на английском языке нет. До 60-х годов такого в нашей стране не делали, а “Что за прелесть эта война!” сравнения не выдерживает. Тем вечером после спектакля я решил, что должен освоить немецкий язык, прочитать пьесу Крауса в оригинале и попытаться написать что-нибудь о нем и о той войне.

Затем последовало в меньшей степени поразившее меня знакомство с “Общей теорией занятости, процента и денег” Кейнса: оно подвигло меня заняться экономикой. Итогом стала диссертация об экономических издержках Первой мировой войны (например, о гиперинфляции) на примере Гамбурга – немецкого Глазго. С этой диссертации (после переработки опубликованной ⁸) начался десятилетний период изучения экономических аспектов Великой войны, ее причин, хода и последствий. Кое-какие догадки на этот счет я изложил в научных журналах, кое-что пересказал еще меньшей аудитории на конференциях, семинарах и в лекциях ⁹. В этой книге я постарался превратить предмет своих занятий в нечто доступное таинственному адресату, обращаться к которому есть первый долг историка: к рядовому читателю.

Десять вопросов

О Первой мировой войне написано очень много, и я не хочу повторять уже сказанное. Эта книга – ни в коем случае не учебник. Здесь вы не найдете подробного рассказа о войне: это с успехом сделали другие ¹⁰. Кроме того, я не пытался обозреть “несметные лики войны” ¹¹ и обошел вниманием многие аспекты конфликта и события на некоторых театрах военных действий. С другой стороны (рискуя вторгнуться в междисциплинарную “нейтральную зону”), я попытался выбраться из ныне уже глубоких “окопов” специализации. Так, я старался держаться ближе к экономической и социальной истории, нежели, как принято, к истории дипломатии и военного дела. Военные историки традиционно занимаются вопросами стратегии и тактики, не уделяя должного внимания непростым экономическим условиям, в которых генералам приходится делать свое дело.