Горечь войны

20 июля Бетман-Гольвег вернулся к российской угрозе: “Аппетиты России растут [по мере] роста ее… мощи… Через несколько лет ее будет не удержать, особенно если в Европе сохранится нынешняя расстановка сил”. Неделю спустя он сказал Рицлеру: “Над Европой и нашим народом тяготеет фатум, сила могущественнее человеческой воли” ⁸⁶. Это близкое к отчаянию ощущение, иногда приписываемое чрезмерной увлеченности Вагнером, Ницше и Шопенгауэром, становится понятнее, если мы примем во внимание положение в военной сфере в 1914 году.

Еще худшее положение союзников Германии придавало убедительности рассуждениям о военном упадке. В феврале 1913 года Конрад предупредил Мольтке, что если “вражда” между Австро-Венгрией и Россией примет “форму расовой борьбы”, то

едва ли стоит ждать от наших славян, составляющих 47% населения, воодушевления по случаю войны с их соплеменниками. Армия пока проникнута чувством исторического единства и скреплена цементом дисциплины, однако… сомнительно, что это надолго ⁸⁷.

Звучит малоутешительно. Еще в январе 1913 года Генштаб задумался о “необходимости… в одиночку противостоять Франции, России и Англии” ⁸⁸. На первом этапе войны Австро-Венгрии пришлось фактически сражаться в одиночку, поскольку план Шлиффена предполагал развертывание основных германских сил на Западном фронте. Конрад, верный традициям габсбургского недотепства, четыре из двенадцати дивизий резерва сначала отправил воевать с сербами, а затем, когда стало ясно, что 8-я германская армия не станет помогать австрийцам справиться с русскими, перебросил резерв в Галицию ⁸⁹.

Кроме того, вторжение в турецкую Триполитанию в 1911 году продемонстрировало слабость итальянской армии и ВМФ ⁹⁰. Еще ранее английские дипломаты шутили, что “к лучшему, если Италия останется в составе Тройственного союза и будет источником слабости” ⁹¹. В Германии, очевидно, особенно не ожидали, что итальянцы в 1914 году будут сражаться ⁹².

На относительное сокращение военного потенциала можно было реагировать двумя способами. Во-первых, избежать войны, удержав оппонента от агрессии, к чему в итоге пришел Мольтке (старший). Во-вторых, начать превентивную войну, пока положение не осложнилось еще больше. Германские военачальники неоднократно озвучивали этот довод. Так, Мольтке (старший) призывал Бисмарка в 1875 году снова напасть на Францию, а еще двенадцать лет спустя настаивал на подобной стратегии в отношении России ⁹³. Вальдерзее, преемник Мольтке (старшего), еще более истово верил в концепцию первого удара. Даже Шлиффен предлагал, пока Россия воевала с Японией, напасть на Францию ⁹⁴. Этот образ мыслей не был чужд и Конраду. В 1907 и 1911 годах он предлагал ударить по Италии, а в 1913 году настаивал (имея в виду превентивное нападение на Сербию), чтобы Австрия “отрезала южных и западных славян в культурном и политическом отношении от славян восточных и так оградила их от влияния русских” ⁹⁵. До 1914 года политики неизменно отвергали подобные предложения военных. Сложившееся к 1914 году положение, однако, уже не позволяло их игнорировать. В апреле 1914 года кронпринц заявил американскому дипломату Джозефу Грю, что “Германия скоро будет воевать с Россией” ⁹⁶. Мольтке (младший) поделился с Конрадом 12 мая 1914 года, во время встречи в Карлсбаде: “Любое промедление уменьшает наши шансы. В отношении живой силы мы не в состоянии соперничать с Россией”. Восемь дней спустя, по пути из Потсдама в Берлин, Мольтке повторил сказанное германскому министру иностранных дел Готлибу фон Ягову. Последний вспоминал:

Россия через два-три года закончит перевооружение. Военное превосходство противника окажется таким, что он [Мольтке] не понимает, как мы с ним справимся. Поэтому нет иного выхода, кроме превентивной войны, чтобы разбить врага, пока это более или менее в наших силах ⁹⁷.

Месяц спустя в Гамбурге Вильгельм II в беседе с банкиром Максом Варбургом высказался в том же духе: