Горелый Порох

Взойдя на церковную гору, направляющие конвоиры свернули голову колонны в ворота каменной ограды храма. Всем стало ясно, что тут определена очередная ночевка пленных. Хорошо ли, плохо, но кто-то попадет под крышу и в затишок от ветра — куда лучше, чем прошлая ночевка под открытым небом на кладбище. Такое «благо» не устраивало, однако, Донцова: белокаменная церковная опояска трехметровой высоты виделась крепостной стеной, преодолеть которую было невозможно даже без охраны. Затужился Денис, гадая, что можно предпринять, чтобы не оказаться в западне.

К его утешению, в храм и в пределы церковной ограды вся колонна не вместилась. Вторая ее половина, более тысячи человек, оставалась без пристанища. День шел на убыль — далеко не уведешь вконец изнемогших людей, готовых на любой отчаянный поступок. И немцы понимали, что одними автоматами это отчаяние не погасить. Скоро, однако, место было найдено и для остальных.

В полуверсте от церкви, на том же большаке, стояла старинная школа, выстроенная еще в прошлом веке местной княгиней-меценаткой. Но сама школа могла вместить лишь уцелевших раненых — их оставалось в колонне чуть более сотни. Однако при школе, некогда поражавший своей прелестью, располагался парк. Сюда-то немцы и загнали пленных. Но это не кладбище в стороне от дорог. И костров не распалишь — в городе огромное скопище войск, для авиации цель верная. Вот тут-то и случилась прискорбная шутка, от которой Донцову свело скулы, будто от контузии. Та самая колючая проволока, которая полторы недели назад была подвезена к линии обороны для сооружения заграждений от немцев, теперь же как нельзя лучше сгодилась для самих же немцев. Отобрав с полсотни красноармейцев, они отправили их за проволокой. В дело ввязался Речкин и как «переводчик», и как санинструктор. Он совершенно искренно, как показалось всем, стал заботиться о том чтобы на тяжелую работу шли более выносливые, которые бы не оплошали под тяжестью и не были пристрелены конвоирами. Когда стало очевидным, что сопровождать команду собираются только двое немцев, Донцов ошалело бросился в строй отобранных «силачей».

— Куда тебя несет?! — воспротивился Речкин. — У тебя же ранение…

— Ты в чужой противогаз нос не суй, — не без озлобления прошептал Донцов. — Дыши в свой. Понял?

Да, Речкин «понял», что Донцова он видит в последний раз — в любом случае: и при удаче, и если прикончат его при побеге. Догадался и Назар Кондаков. На сей раз он не удерживал артиллериста. В знак доброго напутствия солдат-пограничник прощально толкнулся плечом в плечо Донцова, а тот в ответ — сунул ему в руку горстку плавских желудей…

— Это тебе за верность! — только и сказал Денис Назару.

* * *

Сержант Донцов в лагерь не вернулся. Спрашивать о нем Речкин не решился: что могли подумать о нем самом бойцы, если даже кто-то и заметил исчезновение какого-то сержанта? Побег — всегда тайна! Но душу санинструктора раздирало двоякое чувство. Первое, это — зависть: на свободе оказался не он, а кто-то другой. Второе, в лице Донцова он потерял опору, какую не сразу можно заменить. Нахождение рядом с тобой бесстрашного человека в солдатской жизни есть гарантия сохранения и твоего собственного достоинства, и самообладания. К двум этим чувствам, правда, примешивалось и еще одно ощущение — честолюбивая обида на жесткие слова Донцова: «Дыши в свой противогаз!», то есть не суй носа, куда тебя не просят. Что это: недоверие или злоба отчаявшегося человека на то, что не разделили его риска? Но это было не столь важно: обидных слов Донцова никто, кроме самого Речкина, не слышал, и это его успокоило…

* * *

Бобины и катушки с колючей проволокой с берега были перетасканы пленными к школьному парку довольно быстро, и работа закипела. Надо было до наступления темноты по всему периметру обнести парк проволокой в человеческий рост высотой. Вместе с проволокой от запаханных гусеницами окопов понатаскали лопат, малых пехотных и саперных, с нормальными держаками, и с полдюжины топоров, на которых рубились и гнулись скобы для крепления проволоки к деревьям. Лопатами отобранная команда рыла в углу парка яму для отхожего места. Из школьного дровяного сарая выволакивался хлам — старые поломанные парты и книжные шкафы, столярные отходы и ребячьи модельные поделки аэропланов, дирижаблей, кораблей и танков. Все подходящее шло на огородку лагерного нужника. Сам дровяной сарай предназначался сначала для раненых и больных. Но потом немцы передумали, вроде бы сжалились, и под лазарет отвели второй этаж школы. Эта деревянная часть здания была больше разбита и для самих немцев она, видно, не годилась. В нижнем кирпичном этаже расположилась караульная служба создаваемого лагеря советских военнопленных.