Горелый Порох

Одни часовые сразу отшивали от проволоки строгим окриком. Другие, пожимая плечами, давали знать, что часовому на посту разговаривать запрещено уставом. Были и такие, кто не боялся устава, но и сказать ничего не мог, потому как и сам не знал того, о чем спрашивали. Лишь один, видно, балагур по натуре, ловко отшутился: «Едим — не краснеем. Курим — не синеем».

Ладные армейские полушубки, хорошо катанные валенки на ногах, кожаные ремни и подсумки, яркие звездочки на ушанках, синие петлички под шубными воротами и тонкой солидолец на плоских штыках «СВТ» — весь этот солдатский опрят обнадеживал пленников, что наша армия никак не иссякла, имеет силу, сыта, обута-одета, и тут же у всех возникло желание: скорее встать в ее ряды и обрести нормальный солдатский вид и достоинство. Но никто в сию минуту не знал, как до всего этого далеко…

Когда посты были расставлены, новое лагерное начальство принялось за вторую «неотложность» — началась эвакуация раненых, больных, безнадежно обмороженных. Санбатовская полуторка с фанерной кибиткой сновала туда-сюда каждый час, отвозя непригодных «к строю» в госпиталь, развернувшийся на другом конце города, в местной больнице. Освободившиеся классы в школе, однако, было приказано не занимать, хотя там могла разместиться сотня-полторы красноармейцев, наиболее нуждающихся в тепле. Эту «загадку» никто пока не мог разгадать…

Речкин доложил капитану Северову, что накануне вечером, по освобождении лагеря нашими конниками, много пленных ушло на ночевку в ближние избы и дома, чтобы легче перемочь стужу. На сбор этих пленников был тут же организован наряд из взвода охраны, и скоро через воротца лагеря потянулась вереница невольных «беглецов», или как назвал их капитан, «потенциальных дезертиров».

К полудню подошли обещанные кухни. Их было четыре! Доставка «жратвы», как привыкли называть лагерники любую доставшуюся пищу, вышибла из ума тяжкие думы о прошлой и будущей судьбе. Четыре кухни! Четыре сизых дымка над закопченными трубами! Сытный дух горячего варева! Столь внушительная подмога давала надежду в первый раз за долгое время наесться досыта. Но не тут-то было: и вправду — солдатский загад не бывает богат. Пока в котлах допревал «шрапнельный» кулеш, в колючую загородку конвойные ввели колонну освобожденных пленников другой части лагеря, которая располагалась в местной церкви. Их насчитывалось чуть больше двухсот, почти столько же, что и в основном лагере. Такие же доходяги, в той же растерянности и тоже голодные крайне. Так что «шрапнель» пришлось паевать на всех и досыта опять никто не наелся.

Кухни были подвезены конной тягой, и ездовые, пользуясь передышкой, понавешав на морды коней торбы с овсом, кормили их и тем еще пуще растравляли голод пленников. С ненасытной завистью они глядели на лошадей, хрумкающих овес, и давились солено-горькой слюной… Перемогался голод лишь тем, что лагерники от ездовых и поваров, словно добавку к пайку, получали утешающие вести о положении на фронте. Оказывается, обороняющимся частям под Москвой и Тулой здорово подмогли подошедшие войска из Сибири. Они не только пособили удержаться, но сдвинули немца с занятых позиций и погнали прочь — в их германскую сторону. С начала наступления нашими войсками освобождено уже немало городов, тысячи сел, деревень и, главное, вызволены из неметчины миллионы советских людей. В эти «миллионы», утешно думалось пленникам, входила и их неполная тыща, чудом уцелевшая от верной гибели. Это заметно сглаживало тревожное самочувствие и слегка крепило еще нестойкое ощущение свободы…

С прибытием «пополнения» из церкви в лагере осложнилось дело не только с едой, но и с размещением. Как и прежде, при немцах, студеную ночь пришлось коротать в тех же сараях и шалашных «городушках», посменно, при тех же давках, с той же ненавистной матерной бранью во все небесные и земные адреса…

* * *

Следующим утром, еще до подвоза кухонь, лагерь принялся за очередное «неотложное» дело. Еще накануне капитан Северов, собравши бывших командиров, приказал им организовать захоронение мертвых пленников, которые покоились здесь же в парке, под сугробами. Тут же в парке было решено копать братскую могилу. Лейтенанты, младшие и старшие, обязаны были сформировать из числа пленных бригады могильщиков и организовать их посменную работу. Сделать это было крайне сложно: командирам не хотелось командовать, а рядовые не желали подчиняться. Лагерная отчужденность друг от друга, сложившаяся в неволе, не могла исчезнуть сама по себе, потому как освобождение пленников от немцев еще не принесло им подлинной свободы и не восстановило их в солдатской чести.