Горение. Книга 2

… Ленин прошел апартаменты по привычке стремительно. Румянцев, фактически главный редактор, едва за ним поспевал, приговаривая «легализуемся», обегая Ленина, распахивал двери, знакомил с секретаршами в пенсне и репортерами – все в английских клетчатых пиджаках, будто в униформах, сосут трубки.

Вернулись в редакторский кабинет; стола не было, Гиппиус купила секретер карельской березы с инкрустацией на охотничьи сюжеты – павловский стиль, восемнадцатый век. Горький устроился на широком, в пол-аршина, подоконнике, просматривал гранки. Ленин подошел к нему вплотную – затылок на уровне подбородка; поднялся на мыски, сунул руки глубоко в карманы, словно замерз, хотел согреться:

– Алексей Максимович, рассказывают, что товарищ Румянцев после кофе сигары стал спрашивать в ресторанах – главный редактор, понятное дело, но вы-то, вы! Товарищ Румянцев снискал себе славу как блистательный земский статистик, он интеллигент в третьем колене, но вы-то, Алексей Максимович, вы себя вспомните! Неужели вам ловко чувствовалось в подобного рода кабинетах, где столов нет, а сплошные гнутости, когда вы свои первые рассказы приносили?! Кто из рабочих в эти апартаменты придет?! Здесь же швейцар дверь распахивает, Алексей Максимович!

Договор с Минским расторгли, репортеров «в клетку» рассчитали, швейцара пристроили в ресторан «Вена» – помогли старые связи с распорядителем, сочувствовал партии, только после этого пригласили рабочих, предложили самим писать заметки в газету…

Ленин тогда пришел в редакцию вечером: задержался на заседании боевой группы ЦК, изучая материалы о положении в Кронштадте. Заглянул в комнату, где Румянцев рассадил за столом рабочих: двух молодых парней и девушку, синеглазую, веснушчатую, волосы будто лен.

– Ну, как работа? – спросил Ленин.

Один из рабочих – кочегар с Ижорского завода Василий Ниточкин – хмуро ответил:

– Не наша это работа. Сидим, потеем, а слова не складываются.

Ленин подвинул стул к тому столу, за которым расположился Ниточкин, спросил:

– Вы позволите посмотреть вашу корреспонденцию?

– Так вот она, открыто лежит.

– Некоторые товарищи, – пояснил Ленин, – если к ним через плечо заглядывать, не могут работать.

– Работать? – переспросил Ниточкин. – Работают, уважаемый товарищ, в цеху; здесь, в тепле, – не работа, отдых.

– Читаете много?

– Как научился грамоте – много.

– Сколько классов окончили?

– Гапоновский народный дом посещал, там учили…

– Какие книги любите?

– Политического содержания, про социальную революцию.

– Ну, это понятное дело, – согласился Ленин, – а вот, к примеру, Пушкина, Некрасова читать не приходилось?

– «Кому на Руси жить хорошо» – книга хорошая, правдивая, и хотя в рифму, но положение сельского пролетариата верно показывает.

Ленин чуть улыбнулся:

– Как думаете, Некрасову было трудно работать свою книгу?

– Так то ж книга, а нам предложено написать об хозяевах. А что про них рассказывать – змеи, нелюди.

Ленин подвинул лист бумаги, исписанный Ниточкиным наполовину. Быстро пробежал: «Эксплуататоры наемного труда, слуги Царизма, сосут кровь из рабочего люда… »

– Это вы верно, – сказал Ленин, – только это неинтересно, это общие слова. Вы извините, что я так, но нам ведь правду следует друг другу говорить, льстить негоже… Ну-ка, вспомните, пожалуйста, что вас особенно восстановило против хозяев?

– Меня лично?

– Именно так. Только лично. В газету надо из себя писать, Про себя, про то, что знаете.

– Ну, если про меня, тогда… – Ниточкин задумался, потом удивленно поглядел на товарищей. Девушка подсказала:

– Ты об миноносце расскажи…

– Об этом не пропечатаешь, – откликнулся Ниточкин.

– А почему нет? – спросил Ленин, устроившись поудобнее возле стола.

– Да там сраму много, – ответил Ниточкин. – Словом, приехал к нам капитан с адмиралами миноносец принимать. Война еще шла, японец лупцует, ну, гнали мы, ясное дело, работали поверх смены, помощь своим-то надо оказать… Да… Ходил этот капитан с адмиралами, лазал по кораблю, а потом говорит: миноносец не приму, потому как в моей каюте иллюминаторы малы, солнца к обеду не будет, и писсюар не фарфоровый, и очко на толчке бархатом не обтянуто, – очень об заднице капитан тревожился, только чтоб на бархат для облегчения нужды садиться. И ведь не принял. Неделю мы иллюминаторы ему рубили, всю конструкцию меняли, потом писсюар ждали две недели, пока-то из Бельгии привезут, своих нет…

Ленин слушал с закаменевшим лицом, от гнева даже глаза закрыл. Потом, кашлянув, поинтересовался:

– Фамилию капитана помните?

– Как же не помнить – помню. Егоров.