Горение. Книга 3

– Ваш вопрос слишком категоричен, Саша… Что значит «наш»? Он поэт. Значит, наш. Революционеров создает поэзия. Он живет в Париже зиму. Значит, наш. Подобен нам, гоним ветром, словно ржавый лист севастопольского платана… Если вы вкладываете в понятие «наш» одну лишь принадлежность к партии, то я должен ответить отрицательно, хотя Макс вчера поведал мне мечту своей жизни: построить в Крыму, на пустынном берегу, дом, где станут жить бунтари и поэты… Впрочем, разделимы ли эти понятия? Хотите, прочту стихи о Париже, которые вам наверняка понравятся?

– Хочу, Борис… Викторович, – ответил Петров, проклиная себя за врожденную крестьянскую робость: эк ведь легко он назвал меня «Сашей», а я разбежался на одной своей ноге, чтоб ответить «Борисом», и не смог, засоромился…

Савинков по-щучьи «сглотнул» состояние собеседника, укрепил свое положение:

– Вы меня так не зовите, Саша. За мной и здесь топают… Я с трудом оторвался от двух шпиков, покуда решился к вам подсесть. В боевой организации меня зовут «Павел Иванович»… И вы вперед зовите меня так же, хорошо?

– Да, да, конечно, – ответил Петров, легко согласившись с поражением. – От России быстро отвыкаешь. Здесь свобода, и это нормально, поэтому все эти клички и псевдонимы кажутся ненужными… То, что несвободно, – противоестественно, согласитесь?

Не ответив, Савинков начал читать стихи:

– «В твоей толпе я духом не воскрес, и в миг, когда все ярче, все капризней горела мысль о брошенной отчизне, – я уходил к могилам Пер ля Шез. Не все в них спят. И грохот митральез, и голос пуль, гудевших здесь на тризне, навстречу тем, кто рвался к новой жизни, – для чуткого доныне не исчез. Не верь тому, кто скажет торопливо: „Им век здесь спать, под этою стеной“. Зачем он сам проходит стороной, и смотрит вбок, и смотрит так пугливо? Не верь тому! Убиты? Да. Но живы! И будет день: свершится суд иной… »

– Вот это прекрасно! – сказал Петров восторженно. – Можно было б – зааплодировал!

– В Париже все можно, – Савинков наконец улыбнулся. – Именно поэтому он и стоит обедни. Это город постоянно пьяного счастья. Великий Бодлер, герой революции, бунтарь и ранимый юноша, а потому отец всемирного символизма, именно здесь, после разгрома народного восстания, заставил себя написать великие строки: «Нужно день и ночь быть опьяненным, это – важнее всего, первый вопрос нашей жизни. Чтобы не испытывать безжалостного гнета времени, которое давит вам плечи и клонит к земле, нужно быть постоянно опьяненным… Но чем же? Вином, поэзией или красотой добра? Все равно, чем хотите, но только опьяняйтесь, иначе вы сделаетесь рабами и жертвами времени»…

– Кто-то говорил, что вы заканчиваете роман, Павел Иванович?

– А кто это вам мог говорить? – лениво поинтересовался Савинков.

Петров с ужасом вспомнил: Герасимов! Свят, свят, неужели вот так, на доверчивой мелочи, проваливаются?!

– … Я… Я давеча был в обществе… Кто-то из наших рассказывал, что вы дни и ночи работаете…

– Так это я динамит упаковываю, – Савинков снова позволил себе улыбнуться, не разжимая рубленого рта с бледными, чуть не белыми губами, – не лицо, а маска смерти. – Пока чемодан сложишь, пока замаскируешь все толком, вот тебе и ночь… Ну, – он поднял свой «пастисс», добавив каплю воды, – начнем опьяняться?

– Я не пью.

– Вообще?

– Никогда не пил, Павел Иванович. Я ведь из поповичей, отец нас держал в строгости.

– Не смею неволить. Я и ваш стаканец в таком случае выпью, обожаю это вонючее зелье.

Савинков выцедил свой «пастисс» медленно, сквозь крепкие, с желтизною, зубы; поставил тяжелый стакан на серый мрамор стола и сразу же закурил новую папироску; казалось, что он вообще не выпускает ее изо рта – только кончит одну, сразу же, без перерыва, принимается за другую.

Услышав удивленный возглас за спиной: «Боже милостивый, Пал Иванович!» – неспешно оглянулся и, быстро поднявшись, протянул руку неряшливо одетому господину:

– Рад видеть, Владимир Львович. Знакомьтесь с нашим товарищем.

Петров снова хотел подняться, и вновь Савинков положил ему руку на ключицу, упершись в нее большим пальцем, – нажмет посильней и хрустнет; каждый жест со значением, не то что слово…

– Петров.

– Очень приятно. А я Бурцев.

Вот оно, сразу же понял Петров; началось; неспроста они тут оба; сейчас почнут терзать.

– Владимир Львович издавал «Былое», вы, конечно, знаете этот журнал? – утверждающе осведомился Савинков. – Он положил жизнь на то, чтобы разоблачать провокаторов. Как в нашей среде, так и у социал-демократов.

– Я всегда восторгался деятельностью товарища Бурцева, – ответил Петров.

– Вы не назвали своего имени и отчества, – заметил Бурцев. – Если вы тот Петров, что бежал из Саратова, то должны быть Александром Ивановичем. Здесь проживаете под псевдонимом?

– Для вас я Александр Иванович, – ответил Петров и ощутил острое желание выпить этого самого «пастисса», что так сладостно тянул сквозь зубы барин.

– У меня к вам вопрос, Александр Иванович, – сказал Бурцев и сунул в рот вонючую сигаретку. – Вас кто вербовал? Семигановский? Или отправляли в столицу?