Горение (полностью)

- Слушайте, - тихо спросил Дзержинский, - неужели вы не понимаете, что все кончено? Неужто вы не понимаете, что у вас один путь к спасению: будучи человеком отнюдь не глупым - помогать нам, а не здешним вашим тупоголовым кретинам? Неужели в вас убито все живое - даже инстинкт самовыживания?

Глазов мелко засмеялся, позволил Дзержинскому уйти, а в глубине души испуганно признался себе, что Шевяков-то был прав - ничего с этим не выйдет: с кучерами и лакеями надо работать, а особенно с дворниками - те безотказны.

"Бежать отсюда надо, - ясно понял Глазов. - Здесь погибну.

Бежать".

Вызвав Турчанинова, сказал:

- Андрей Егорович, подарок хочу сделать - Дзержинского я вам отдаю. Он занятен, умен, деятелен, а потому - не н у ж е н.

- То есть?

- Вы ему побег устройте, Андрей Егорович. Или неясно?

"И. Э. Дзержинскому.

X павильон Варшавской цитадели, 12 сентября 1905 г.

Мой дорогой!

Итак, ты видел зверя в клетке. Когда ты вошел в комнату "свиданий", то с удивлением оглядывался, разыскивая меня. И вот ты увидел в углу серую клетку с двойной густой проволочной сеткой, а в ней - твоего брата. А дверь этой клетки охранял солдат с винтовкой. Коротким было это наше свидание, мы почти ничего не успели друг другу сказать. Поэтому я буду тебе писать, а ты присылай мне от поры до времени какую-нибудь открытку с видом и привет. Я смотрю на эти открытки (я поставил их на стол, и глаза мои радуются, сердце ликует, грудь расширяется, и я вижу, словно живых, и улыбаюсь тем, кто прислал мне эти открытки, и мне тогда не грустно, я не чувствую себя одиноким, и мысль моя улетает далеко из тюремной камеры на волю, и я опять переживаю не одну радостную минуту).

Это было так недавно. Была весна, могучая, прелестная весна. Она уже прошла, а я здесь преспокойно сижу в тюремной камере, а когда выйду - опять зазеленеют луга, леса, Лазенки, зацветут цветы, сосновый бор опять мне зашумит, опять в летние лунные ночи я буду блуждать по загородным дорогам, возвращаясь с экскурсий в сумерках, прислушиваться к таинственным шепотам природы, любоваться игрой света, теней, красок, оттенков заката - опять будет весна...

Будь добр, пришли мне какую-нибудь французскую элементарную грамматику не могу справиться со склонениями...

Обнимаю тебя, твою жену и всех крепко.

Твой Феликс". 16

Храмов, председатель "Союза Михаила Архангела" Варшавы принял Глазова не дома - зачем полицию тащить к себе напрямую, и так о православных патриотах трона слишком много досужих сплетен.

Встретились они в отдельном кабинете ресторана "Бристоль"; ужин был накрыт роскошный - хозяин мукомольной фабрики Егор Саввич Храмов человеком был щедрым от природы, а уж когда дело касалось "союза", тут и говорить нечего.

- Рад личному, как говорится, знакомству, - сказал Храмов, тучно вышагивая навстречу Глазову, - а то все по телефону да по телефону.

- И я рад личному знакомству, - ответил Глазов, пожимая оладьистую руку мукомола, - от всей души рад.

- Прошу во главу, по обычаю, как старший...

- Стариком бы уж не делали, не хочу я в старики, Егор Саввич.

- Как за тридцать перевалило, так, почитай, в старость поехали, с ярмарки, что называется, Глеб Витальевич.

- Не хочу, не хочу, не хочу с ярмарки, - улыбнулся Глазов, с к у ч н о осматривая стол, уставленный яствами, - хочу на ярмарку.

- Экипажей у нас достаточно, скажите куда - подадим. Где только ярмарка нынче? Кругом окоп, право слово, окоп.

- Ярмарка в Петербурге, - ответил Глазов. - Там сейчас шумная ярмарка, Егор Саввич.

- Икорочки, икорочки побольше, Глеб Витальевич, она, говорят, способствует. Я просил специально из отборной муки блинчиков испечь - хлеб, он всех основ основа!

- И правопорядок, - добавил Глазов, заворачивая икру в кружевной блин, хлеб и жесточайший правопорядок, которого у нас нет.

- Не сыпьте раны-то солью, Глеб Витальевич, - подняв рюмку, жалостливо сморщился Храмов, - не надо! Я понимаю, что раны у нас общие, только ведь я социалистическую сволочь каждый день на свободе вижу - в отличие от вас! Вы-то их разглядываете, так сказать, захомутанными, в остроге!

- Не всегда, - ответил Глазов и, чокнувшись с Храмовым, медленно опрокинул рюмку: последние месяцы пил много, чувствуя постоянное внутреннее неудобство.

- Вы кушайте, кушайте икорку, Глеб Витальевич, и балыка прошу отведать. Каспийский, весенний, светится, словно лимончик! Единственно, что принимаю из нерусского к нашему православному столу - так это лимон. Оправдываю тем, что произрастает в сердце христианства. Долго, знаете ли, приглядывал - кто их потребляет в пищу. Полячишка? Нет, обходит. Полячишка за столом парит, он о пенькной пани думает, житню хлещет; еврей - тот свою фиш жрет, ему, кровососу, кислое ни к чему, ему подавай горячее, как кровушка, и такое же терпкое. Отчего они, порхатые, свеклу жрут? Отчего? Оттого, что цветом кровавы. Балычка извольте, балычка, Глеб Витальевич...

- Егор Саввич, - положив себе балыка, спросил Глазов, - вы деньги из Петербурга не только от единомышленников получаете, но из министерства внутренних дел тоже?