Горение (полностью)

- Ученик, твоя задача и братьев твоих по ложе будет заключаться в том, чтобы подталкивать. Только один путь есть ко всеобщему знанию - война, в которой проиграет Империя, но выиграет тот, кто владеет делом и знанием. Иного не дано. Иначе мы не сможем обновить касту русского чиновничества, иначе мы не сможем получить от государя то, что обязаны получить, - мы, которые знают и могут. Запомни, ученик, масоны никогда не выступят против монарха. Наша цель посадить на престол масона - так случилось в Англии и Швеции, так должно стать у нас. Запомни, ученик, мы никогда и ни при каких условиях, ни в чем и нигде не сойдемся с социалистами, потому что они посягают на трон - мы защищаем его. Но мы защищаем трон разумный, который окажется готовым к знанию, а не окруженный смрадными полутрупами. Война принесет нам власть, а трону устойчивость, которая нужна всем, и положит конец чуждым веяниям социализма, которые грозны, воистину грозны. Молчи про то, что видишь. Славь, что славят все. И поворачивай - осторожно и подспудно - мысль тех, кто может сказать другому, а тот, другой, шепнет третьему, который есть верх - к единственному разумному доводу: война выведет Империю из тупика, война сплотит и соединит всех воедино. Пока - за нами сила. Пропустим момент - пропустим себя. Знание наше останется невысказанным. Все. Иди, ученик. Через год, если будут результаты, можешь выдвигать себя на должность подмастерья - у тебя глаза горят, я верю тебе. За измену братству мы казним.

- Я знал, на что иду, магистр.

- Я не пугаю тебя. Я остерегаю.

- Не надо, граф.

Балашов отринул свое тело к спинке кресла, замер. Поднялся, Сбросил балахон. Снова сел. Спросил тихо:

- Вы сразу меня узнали?

- Да.

- С первых слов?

- Да.

- Вы не были изумлены?

- Я был счастлив, оттого что узнал.

Балашов закрыл глаза.

- Иди, - сказал он. - Я за тебя спокоен. Иди.

...Паровоз, хлестанув тугой струею снежного пара жаркие от полуденного зноя доски платформы Казанского вокзала, дрогнув, остановился. Прозвякали хрустальные графинчики, упал на колени Сладкопевцева недопитый бокал с финьшампанем, Джон Иванович укоризненно покачал головой:

- Надо допивать, мистер Нофожилоф, надо пить до конца.

Дзержинский заметил Николаеву:

- Вы отстаете, Кирилл.

- Я не отстану. А вот зачем вы меня спаиваете, Юзеф, я понять не могу. Облапошить в чем хотите, а?

Шавецкий, считавший в своем роду польскую, шляхетскую кровь, заметил:

- Я бы на вашем месте обиделся, Юзеф.

Дзержинский пригубил финьшампаня:

- Он умен, Игнат, а это такое качество, за которое многое прощается - не то что шутка.

Сладкопевцев, продолжая с улыбкой смотреть на соседей по купе, на Джона Ивановича, обстоятельно собиравшего баулы, заметил в окне двух жандармов в белых френчах, которые сверлили глазами пассажиров, вываливавшихся из вагонов, и понял сразу: ждут. Вопрос в одном лишь - с фотографиями или "словесным описанием". Дзержинский заметил жандармов мгновение спустя, сразу же налил в рюмки, поднял свою и предложил:

- Милый Кирилл, дорогой мой собрат по шляхетству Игнат, Анатоль! Я прошу вас выпить за очаровательного и верного Джона Ивановича. Мы не знали забот те пятнадцать дней, что продолжался наш путь. Я думаю, что и здесь, во время пересадки, мы ощутим себя воедино собранными и по-американски организованными волею, голосом и умением Джона Ивановича! За нашего организатора и учителя в деле дорожного бизнеса!

Выпили, подышали шоколадкой, Николаев закусил лимоном с икоркой, Джон Иванович подождал, пока все поставили рюмки на столик и ответил:

- Сэнк ю, бойс. - Только после этого м а х н у л. Не по-американски по-русски: запрокинул голову, как истый питок. Чему-чему, а в России пить учатся быстро, нравится это учение любой нации.

Дзержинский рассчитал точно: Джон Иванович, выпив, поднялся и вышел на перрон. Юзеф сделал ему п а б л и с и т и, сиречь рекламу, а это ценить надо, поддерживать постоянно, у м е т ь лучше, чем раньше. Слышно было, как раскатистым, зычным басом он крикнул:

- Начильчик! Начильчик! Багаж!

Один из жандармов метнулся на иностранный голос, взял под козырек, махнул рукой носильщику ("Хорошо иностранцу, он и на родине у себя иностранец"), улыбнулся Джону Ивановичу каменно и во всем облике его отметил чужестранную красную кепочку с синим помпоном: разве до словесного здесь портрета своих-то беглецов?!

Так и перебрались они на Александровский вокзал, заняли по соседству два купе и застольный разговор свой продолжили, а он пятнадцать дней тому назад начался, хороший это был разговор, умный: для ссыльнопоселенцев во многом новый, ибо ругаться нельзя (кто с "прикрытием" ругаться станет?), а на ус мотать следует.

Шавецкий после давешней с т р а н н о й тирады Николаева по-новому смотрел на своего компаньона, старался теперь сделать так, чтобы Николаев еще более открылся, но тот, как хороший игрок, болтал все, что угодно, но себя не выворачивал.