Горение (полностью)

"У меня только один выход, - подумал Богров, снова ощущая вокруг себя какую-то тяжелую липкость. - Он прав, надо все рубить махом, с одного разу... И версия готова, которая все мои старые дела спишет: я постепенно, на свой страх и риск, без санкции в л е з а л в охранку - во имя коронного дела, во имя казни сатрапа... Теперь же Николай Яковлевич дал санкцию, Виктор Чернов одобрил идею... Все те, кого я о т д а л, перестанут быть страшны мне... Действительно, единственный выход... Притом имя мое запишут на скрижали; всемирная известность, куда там Каляеву, Засулич и Сазонову..."

- Когда начнем готовить дело в деталях? - спросил Богров.

Кулябко вздохнул:

- Теперь вы на меня сомнения нагнали, страх взял... Может, и вправду - ну его к черту, а?! Доскрипим, даст бог...

- Скрипит телега, человек петь должен, - ответил Богров, подумав при этом, что фразу следует записать, пусть потомство знает, красивая фраза, как в романе...

- Хорошо сказали, - заметил Кулябко, будто услыхав затаенные мысли Богрова, - как словно в драматическом произведении, типа Ибсена или Островского...

Богров не сдержал усмешки:

- Совершенно разные авторы.

"Пойдет на дело, - убедился лишний раз Кулябко; про Ибсена и Островского сказал намеренно, прекрасно знал театр, но как человека проверить, не подставляясь ему? Никак не проверишь; стоит дурака сыграть - собеседник вмиг откроется, это ведь такой стереотип родился: раз полицейский, - значит, дуборыл и неуч, мятущуюся дущу интеллигента не поймет! Не понимай мы вашу душу, Дмитрий Григорьевич, не удержали бы империю в девятьсот пятом, дали б растащить, под обломками б задохнулись, раздавленные... А ты брезгуй и сожалей, сожалей и брезгуй, я перенесу, я все перенесу, милейший, оттого, что учен выдержке и математике, фигуру черчу в уме, без циркуля, а все равно на прочность выверена, и в этой фигуре за основание взято твое честолюбие, лапа".

- Ну, тут я - пас, - вздохнул Кулябко, - тут вы меня на лопатки. Теперь вопрос по делу, Дмитрий Григорьевич... Муравьев, он же Бизюков, боевик из Коломны, убивший полицейского, не пересекался с вами?

- Коломна? Это под Москвою?

- Именно.

- Вряд ли. Каков из себя?

- Нервное, интеллигентное лицо, хотя сам рабочий (снова проверил, дрогнет ли Богров, выявит свое внутреннее несогласие с такого рода противопоставлением, неприемлемым для революционера, или же пропустит мимо слуха как человек в с е п о з в о л е н н о г о тайного братства; пропустил). Брюнет, острая, французского типа бородка, красивые зубы, родинка на переносье, длинные, ниспадающие волосы, а-ля Леонид Андреев, глаза очень черные, цыганистые, выше среднего роста, худой, обликом похож на провинциального актера.

- Такого я не знаю, Николай Николаевич.

- К вам домой он не наведывался?

- Наверняка нет.

- А в ваше отсутствие? У него, говорят, есть ваш адрес. Не от Николая ли Яковлевича?

- Мне это легко выяснить.

- Сделайте милость... А пока напишите-ка мне рапорт, надо подстраховать себя, этого самого Муравьева-Бизюкова, московская охрана ведет, полковник Заварзин, я вам про него говорил - акула, челюсти - автоматы, схарчит любого, кто на пути, и костей не выплюнет...

Богров знал, что Заварзина остро не любят как в столице, так и на местах, но сделать ничего не могут, имеет р у к у.

- Что надо написать, Николай Николаевич? - спросил Богров.

- Что-то связанное с угрозою террора... На ваше мотрение... Муравьев в бегах, скрывается под фамилией Бизюков, истинное свое имя никому не открывает... Заварзин про Бизюкова ничего не знает... Заварзин подозревает его, а мы на стол не подозрение, но факты...

- Скрывается - в связи с террором против полицейского чина?

- Темное дело. И уголовщину можно вертеть, и политику... Пофантазируйте, я ж, говоря честно, у вас порою учусь изобретательности мысли, Дмитрий Григорьевич...

Богров отошел к столу, открыл папку с листами плотной бумаги, вывел каллиграфически:

"Полковнику Кулябко

сотрудника "Аленский"

Рапорт

Вчера на Крещатике я встретился с боевиком-эсером Бизюковым, известным в кругах московской организации социалистов-революционеров под фамилией Муравьев. Он рассказал мне, что живет здесь на нелегальном положении, ищет связи для "интересного дела", просил дать надежную квартиру под складирование оружия. Я спросил его, отчего он обращается с такого рода чрезвычайным делом столь неконспиративно, на что Муравьев ответил, будто имеет обо мне сведения из Парижа от людей, связанных с цекистами, высоко обо мне отзывающихся. Договорились, что он выйдет ко мне на связь, зайдя поздно вечером домой через черный ход, сказав дворнику Рыбину условное слово: "К молодому барину с правоведческого факультета на коллоквиум".

Кулябко пробежал текст, изумленно покачал головою: