Горгона и генерал (СИ)

Генерал умел принимать необратимые решения, и ей впервые пришло в голову, что однажды он и её может списать на берег, несмотря на все его обещания не отдаляться от неё ни на шаг.

— Что за мрачный вид, Цинни? — спросил её Антуан.

— Задумалась о том, простишь ли ты меня когда-нибудь.

— Ты про ту ночь, когда ты предупредила Розвелла о нападении на дом Траппа? Я был в бешенстве, не знаю, что с тобой было бы, попадись ты мне тогда в руки. Выпорол бы, честное слово.

— Я и самой себе не могу объяснить, что именно меня тогда толкнуло на предательство.

Антуан пожал плечами.

— Ты бы стала предательницей в любом случае, чью бы сторону не выбрала. Классическая вилка.

— Я выбрала деньги.

— Ты выбрала Траппа. Ты всегда, при любых раскладах, выберешь Траппа. Как только я понял это, то перестал на тебя сердиться. Глупая маленькая Цинни.

— Почему глупая?

— Потому что все это очень плохо закончится, — грустно предрек Антуан.

47

Отправить Гиацинту к Ливенстоуну оказалось куда проще, чем Трапп рассчитывал.

Король так бурно радовался смерти его отца, что прятался от генерала, как дитя малое, но для того, чтобы вложить в монаршую голову нужные мысли, всегда был Розвелл.

Незаметно сопроводив горгону и Верда до выезда на тракт и убедившись, что за ними нет никакой слежки, Трапп с некоторой тяжестью на сердце предоставил путешественников самим себе. То, как быстро эта женщина покинула столицу, подтверждало его убеждение, что ей и самой не терпелось уехать, но все равно эта поспешность неприятно царапнула его. Могла бы хоть записку ему оставить, черствая горгулья.

Впрочем, он уже убедился в том, что Гиацинта не верит в эпистолярный жанр.

Куда сложнее было вытащить из берлоги Войла, который тяжело переживал потерю правой руки и был занят, в основном, беспробудным пьянством.

Возможно, Гиацинта отвлечет его от жалости к самому себе, а Трапп получит регулярные отчеты о том, чем она занята. В этом плане от Верда было мало толка: мальчишка оказался на удивление преданным своей сестре.

Ну и лишняя охрана гематоме никогда не помешает.

Она обрушивала неприятности на свою голову без перерыва на еду и сон.

Импровизировать и изыскивать повод для того, чтобы выпроводить горгону из города, пришлось в считаные часы. Вот как Джереми сообщил, что они с Вердом объявляют охоту на живца, так генерал и зафонтанировал идеями. Свон бы никогда не допустил такой самодеятельности, но Верд, кажется, обладал авантюрным складом характера, что объясняло их с горгоной взаимную привязанность.

Но почему он думал, что она хотя бы пару недель после тюремного заключения проведет в покое?

Удивительно, в какой тугой узел запутались все события.

Генерал и сам был изрядно виноват в произошедшем: нечего было гарцевать под окнами Гиацинты. Милый жест, невинный комплимент, незатейливое признание запустило ту цепочку событий, которая, как домино, повлекла сразу несколько смертей.

В тот вечер, когда был убит Свон, генерал довольно шустро изловил лакея-убийцу, а вот на то, чтобы выбить из него имя заказчика, ушло драгоценное время.

Слишком драгоценное, как потом оказалось.

Советник Трапп — предсмертным хрипом извлек из себя лакей.

Никто и никогда не ожидал от этого человека терпения и понимания, но зарезать любовницу сына на королевском балу было перебором по любым меркам.

Возвращался во дворец генерал очень мрачным: угораздило же его оказаться в такой нелепой ситуации, когда приходится одного близкого человека защищать от другого. И как прикажете останавливать упрямого старика, который ненавидел, когда его планы не доводились до конца?

Что бы он сейчас ни сделал — это лишь приведет к новым покушениям.

И кто знает, чем закончится это противостояние.

Как оказалось, пока он предавался размышлениям, горгона уже все решила по-своему.

Отец был в ужасном состоянии, когда к нему пустили. Яд прочно обосновался в его организме, и королевский лекарь мог только бессильно смотреть на эту агонию.

Последние силы советник Трапп потратил на то, чтобы вызвать к себе командора Ганга, судью Фильстертона и обвинить в своем убийстве Гиацинту.

Не было никакой возможности избежать её ареста.

Вопрос, на который Трапп наверняка никогда не узнает ответ, — знала ли Гиацинта о том, что в стакане, поданной Нитой, был яд.

Сколь отчетливо она понимала, к чему приведет её эскапада с осколком?

Он склонялся к мысли, что если не знала наверняка, то рассчитывала на это. Никогда в жизни горгона не стала бросаться бы стеклами просто так. Практичность всегда в ней брала вверх над эмоциями, и даже в самом сильном волнении Гиацинта прекрасно понимала, что она делает и зачем.

Даже если — особенно если! — её пытались убить дважды за вечер.

И если на окнах её спальни были решетки, а под подушками револьверы.

И можно только представить, как она жила последние месяцы, — как под обстрелом.

Свон докладывал, что её дважды пытались похитить: один раз Бронксы, мечтающие, чтобы она переписала на них деньги, и второй раз те, кто охотился за архивами Крауча.

«Ты не посмеешь меня обвинять», — сказала она ему в карете, и в её голосе была только ярость.