Горячая купель

После ухода Гусева ему думалось: «Наверное, во мне еще много дури, всякого чертополоха? Нет, нет. Молодость, как я понимал ее раньше, ушла. Туда возврата нет. Только в Данциге я повзрослел на десяток лет. И сколько еще взрослеть придется? «А может быть, не придется?» — спросил какой-то далекий голос. — Ну и пусть! Я делаю сейчас то, что делают все коммунисты...»

Эти раздумья не оставляли его до вечера.

* * *

На бивуаке, где расположился полк на ночь, пошли слухи, что предстоит огромный переход, потому как войска Первого Белорусского фронта находятся уже у Одера. Говорили, будто догонять придется на машинах. Обозы пойдут следом.

Грохотало и Батов и на привале не оставляли друг друга. Алексей неожиданно для себя обнаружил, что роднее и ближе Володи для него нет никого. Между ними родилось то юношеское товарищество, братство, при котором не существует тайн.

Собирались ужинать, когда в роту заявилась Зиночка Белоногова. Еще издали она начала воспитательную работу:

— Выходит, гора должна идти к Магомету? Нехорошо, нехорошо, миленький. Как только снялись с места, так тебе и перевязки ни к чему?

— Извини, Зиночка. Да ты зря трудилась: там уж, наверное, все зажило. Боли почти никакой...

— А ну, марш в палатку!

— Давай отложим, Зина. Через день будем перевязываться. Завтра...

— Никаких «завтра». Марш!

Батов полез в палатку, на ходу расстегивая ремень.

— Вот видишь, глупенький, — уже нежно говорила Зина, сняв повязку, — гнойничок появился. Ты что же, в госпиталь хочешь попасть, подальше от фронта убраться?

— Молчу, молчу, Зина. Виноват.

— То-то! А я уж думала, что надоела тебе. Могу замену прислать. Новенькая к нам прибыла, Верочка!

— Хорошенькая? — спросил Дьячков, валявшийся на разостланной шинели рядом с палаткой.

— Хорошенькая, молоденькая, маленькая, — ответила ему Зина. — Слышишь, Алеша? Она вас всех с ума сведет.

— Авось, обойдется, — безразлично проговорил Батов.

— Как сказа-ать, — возразила Зина. — Завтра мне не придется разыскивать тебя: сам прибежишь посмотреть, на Верочку.

Зина уложила бинты в сумку. Уходя, наказала:

— Завтра, миленький, без всяких фокусов и без шуток, чтоб о перевязке сам позаботился, иначе доложу Пикусу.

Пикус — это батальонный фельдшер. Если кто попадал к нему по ранению или по болезни и не выполнял назначений, он приводил ослушника за рукав к командиру батальона и требовал наказать.

12

Солдатские сутки перевернулись, обстановка требовала, чтобы солдат бодрствовал, двигался ночью, а отдыхал днем. На войне такое «перевертывание» случается часто. Марш-маневр на Одер многих тысяч войск и боевой техники должен быть скрыт от глаз врага.

Погода начала хмуриться, небо заволокло тучами, подул прохладный порывистый ветер.

Командиры всех подразделений получили строжайший приказ — максимально облегчить обозы. Старшина пулеметной роты Полянов беспощадно «чистил» свои повозки, оставляя лишь то, что значилось в описи. Выбрасывал он все без сожаления и за ездовыми следил, чтобы не всунули чего лишнего, не припрятали от его глаз. Но вот дошел до бани, и тут рука дрогнула: жалко. Пригодится еще! Сколько раз выручала эта самодельная баня! Однако, подумав и словно осердясь на ездового, раздраженно крикнул:

— Выбрасывай к чертям эту железяку! Войне скоро конец: в настоящих ваннах мыться будем.

Но его немилости хватило только на одну половину бани. На вторую — большой брезент — не поднялась рука.

— А это, — сказал он Локтеву, пожилому солдату, — давай потуже свернем и — под сидушку. Не войдет — придется выбросить сиденье. Проверять станут — скажешь, что это вместо сиденья. Понял? Обоз с наступлением сумерек двинется в путь. А полк на машинах потом обгонит его.

Полянов, как заботливый хозяин, осмотрел в последний раз перед дальней дорогой лошадей, проверил колеса, смазку. Выбрал из кучи сваленного барахла скатерть покрепче, набросал на нее банок с консервами. Подхватил картонное ведро с густым искусственным медом, добытое в Данциге, и отправился к своим солдатам, чтобы раздать им на дорогу консервы и угостить на прощанье медом. Не съедят — пусть по котелкам разберут, в дороге сгодится.

Шагая между палатками в свою роту, он обратил внимание на то, что лагерь будто вымер, никого нет.

— Куда народ подевался? — спросил он дневального артиллериста.

— А во-он они все, — показал солдат в лес. — Суд там идет.

Только теперь Полянов вспомнил, что командир роты велел ему и ездовым присутствовать на суде Кривко. Он дотащился до расположения роты, оставил свой груз, вернулся к обозникам и повел их к редким соснам, где на тесной поляне собрался весь полк.

Передние ряды сидели на земле, но сзади все подходили и подходили опоздавшие. Они полукольцом обступили сидящих, стояли друг другу в затылок, так что подошедшим старшине и ездовым почти не видно было, что делается там, в центре, где идет суд.