Горячая купель

— Ты что же, друг, серьезно считаешь партию чем-то вроде райского уголка? Так?

— Да нет, Юра...

— Ты считаешь, что в партии должна быть тишь да гладь! — палил Гусев, не слушая лепета Батова. — Тебе надо вычистить, выбелить партию, чтоб ты туда гостем вошел? Чтоб никакими Крюковыми не пахло?

— Да нет же, Юра...

— А не угодно ли самому заняться такой черной работой? Кто же должен все это делать? Кто должен бороться за чистоту партии? — и сам себе ответил: — Настоящие коммунисты должны это делать!

Так все, что вертелось в голове Батова, часто не находя ответа, в беседах с Гусевым становилось на свои места.

Время перевалило за полночь. Разговоры в колонне притихли. Солдаты утомились, но, чувствуя локоть товарища, шли в строю рядами, хотя и неровными. Батов обратил внимание на резкие удары чьего-то котелка. Присмотрелся. Это котелок солдата Усинского стучит о приклад автомата, а солдат сильно хромает.

Усинского Батов узнал по-настоящему после Данцига, хотя в лицо запомнил со времени прибытия в роту. Это был тихий и до странности скромный человек. На близоруких глазах всегда носил очки, не снимая их даже на время сна.

Узкое лицо с маленьким остреньким носиком и тонкая шея делали его если не жалким, то смешным. Взгляд серых глаз всегда какой-то отсутствующий, и кажется, что юноша постоянно думает о чем-то своем, недоступном для окружающих. Он мог часами сидеть, стоять или идти, ни с кем не обмолвившись ни словом. В такое время он решительно ничего не видел и не слышал и находился так далеко от реальной действительности, что вернуть его на землю обычно удавалось не сразу. Батов знал, что перед уходом в армию Усинский учился в университете, изучал какие-то древние языки.

— Усинский! — довольно громко сказал Батов. — Усинский! — еще громче повторил он. Седых обернулся назад, давая понять, что так громко говорить нельзя. — Толкните его там, что ли! — попросил Батов.

Милый-Мой двинул Усинского в бок.

— А? — встрепенувшись, спросил тот. — Что?

— Командир взвода никак не дозовется, — внушительно шептал Милый-Мой. — Спишь ты, что ли?

— Нет, — сказал Усинский, — нет, я слушаю.

— От котелка грому много, — сердито сказал Батов. — Что с ногой? Почему хромаешь?

— А это еще со вчерашней ночи... Не знаю... не разувался.

Он дернул котелок по слабо затянутому ремню, отодвинул его от приклада и успокоился.

Был тот час, когда перед началом рассвета чуть-чуть начинает румяниться восток. Тихо. Ни ветерка. Звезды покойно смотрят с высокого, еще темного неба. Это как раз то время, когда сон бывает милее всего на свете.

Несколько ночей солдаты не спали, отдыхали лишь утрами часа по четыре. А когда сильно хочется спать, движение — не такая уж большая помеха: ноги делают свое дело, руки — свое, а мозг спит на ходу.

Ведущие остановились. Ряды начали налетать друг на друга. Впереди, в третьей стрелковой роте, вдруг раздался короткий крик: «И-а-а!». Потом послышалась ругань вполголоса, сдержанный шум...

Оказывается, солдат нес ручной пулемет на плече не так, как полагается, — стволом кверху, а положив его через плечо наперевес. И ствол угрожал идущему сзади. Задний наткнулся на ствол пулемета, а его еще подтолкнули в спину...

Моментально возле третьей роты появились Пикус и Зина Белоногова. Пострадавшего тут же взяли в трофейную машину, тащившуюся в конце колонны.

— Тут еще один покалеченный есть, — объявил Милый-Мой, но Пикус и Зина прошли, не обратив на него внимания, видимо, посчитав его слова за неуместную шутку. Но откуда-то из-за толпившихся на дороге солдат вынырнула маленькая, точно игрушечная медсестра.

— Кто здесь еще пострадал? — спросила она звонким мальчишеским голосом.

— Да вот тут один ногу натер, — показал на Усинского Милый-Мой.

Девушка подошла к Усинскому и строго приказала:

— Разувайтесь!

Тот не стал разматывать обмотку, а только оттянул ее нижнюю часть, расшнуровал ботинок, снял.

— Я так и думала, — сказала девушка, — вы не умеете завертывать портянки. Позор! Товарищ младший лейтенант, — обратилась она к сидящему тут же Батову, — почему вы не научили своего солдата правильно обуваться? Чему же вы их учите?

— Это вы и есть Верочка? — спросил вместо ответа Батов, улыбнувшись уголками губ чрезвычайной строгости санинструктора.

Верочка заметила улыбку, нахмурилась, строго ответила:

— Я и есть. Только не Верочка, а сержант Шапкина.

— Очень приятно, товарищ сержант Шапкина...

— Что приятно? Не очень приятно, когда солдаты берут дурной пример со своего командира и не обращаются своевременно за медицинской помощью... Вот, полюбуйтесь, — говорила она, показывая на растертую до крови ногу солдата. — Разве нельзя было научить его правильно завертывать портянку? Разве нельзя было раньше принять меры? Ведь человек-то выйдет из строя!