Горячая купель

— Это вы там сейчас стреляли?

— Кто стрелял, того нету, — сердито ответил Батов.

— У вас, товарищ младший лейтенант, кровь на правом виске. Санрота вон там...

Батов достал платок, прижал к виску, посмотрел — кровь. Нащупал царапину от брови к уху.

— Я прошу проводить меня в шестьдесят третий полк, а не про лазарет спрашиваю!

Часовой вызвал дежурного. Оказалось, что Батов попал «по адресу».

Дежурный по штабу, очень молодой майор, внимательно просмотрел документы прибывшего и придирчиво спросил:

— Почему ночью и без команды, один?

— Только вечером получил направление в штабе дивизии, товарищ майор. Туда добирался на попутных машинах, отстал от команды...

Загудел телефон. Майор нехотя поднял трубку, прислушался.

— Крюков слушает, Крюков! — помолчал и коротко бросил: — Не горит. До утра потерпишь.

Положил трубку, сердито вскинул глаза на Батова.

— Почему кровь на лице?

— Оцарапал в лесу веткой. Темно, — не моргнув, ответил Батов.

— Разболтанность, молодой человек! Мне ваши объяснения, так сказать, ничего не объяснили. Надо делать так, чтобы не требовалось объясняться.

Батов не возражал.

— Пойдете в первый батальон, — будто объявляя выговор, заключил майор. — Ясно?

— Слушаюсь! — козырнул Батов, не спросив, где находится первый батальон. Здесь проще: кругом свои люди.

У палатки командира батальона, согнувшись возле телефонного аппарата, засунув руки в рукава шинели и подняв воротник, чутко дремал дежурный связист. Костер около ног солдата чуть теплился. Узнав, что нужно пришедшему, связист нехотя расцепил пригретые руки, всунул голову в палатку, извиняющимся тоном проговорил:

— Товарищ капитан! Товарищ капитан! Вас тут просют...

Капитан сбросил с себя шинель, которой был укрыт, сел, крякнул, ругнулся вполголоса и выехал из шалаша, опираясь на руки.

Припухшее скуластое лицо с очень короткой нижней челюстью и кончик острого носа, круто завернутый к губе. На вид ему было лет двадцать пять. Капитан долго протирал глаза и, выяснив, что нужно Батову, грудным голосом недовольно сказал:

— В пульроту. Вон их палатки. Никого больше не буди. Ложись спать.

Он отстегнул портупею, снял поясной ремень с висевшим на нем пистолетом, бросил его в угол палатки и, повалившись на спину, попятился на локтях на пригретое место.

Батов прошел в расположение пулеметной роты, огляделся, выбирая место поудобнее, ослабил ремень, поднял воротник шинели и привалился к одной из палаток, положив на ее край голову.

Усталость скоро взяла свое, и Батов уснул.

4

В неглубоком ложочке дымит батальонная кухня. Туда и оттуда по тропинкам, успевшим уже обозначиться на обжитом месте, идут с котелками солдаты. Туда — с пустыми, обратно — с наполненными пахучим, аппетитным супом. В крышках несут горячую гречневую кашу, залитую сверху маслом.

Лес еще не проснулся, дремлет, охваченный синеватой прозрачной дымкой.

Солнце, еле поднявшись над землей, осветило ясное голубое небо, в лесу стало светлее. Но солнечные лучи еще не могут пробиться сквозь лес. Здесь пока царит тень. Где-то далеко слышится перестрелка.

Темно-зеленый погон на плече Батова покрылся мельчайшими серебристыми капельками росы. Звездочка и просвет на нем почти не выделяются.

Жаринов, когда шел с пустым котелком на кухню, даже не обратил внимания на незнакомца. На обратном пути, поворачивая к своей палатке, внимательно присмотрелся к спящему и признал в нем офицера.

— Кажись, к нам и командир прибыл, — сказал он, присаживаясь к разостланной шинели и вытаскивая из-за обмотки складную ложку.

— Где, Ларионыч? — полюбопытствовал Орленко. — Ты видел его?

— А вон у той палатки спит.

Орленко резко поднялся. Широкий и головастый, он бойко, словно колобок, покатился в ту сторону, куда показывал Жаринов.

Возвратясь через минуту, Орленко разочарованно сообщил:

— Тю, какой же то командир! По-моему, из детского саду хлопчик.

— О ком ты, Орленко? — послышался из соседней палатки голос Дьячкова.

— Да, видать, командира второму взводу ночью подкинули. Вон тамочки спит.

Дьячков отправился взглянуть на своего нового товарища. Жаринов посмотрел ему вслед, положил поперек котелка ложку, вытер ладонью усы и назидательно проговорил:

— Перестал бы ты зубоскалить, Орленко! Он, молодой-то, может, из ранних. Другой зажмет похуже старого. Наш-то вон тоже молод...

— А я, Ларионыч, молодых не боюсь. Сам не старый.

Лицо спящего было накрыто пилоткой, руки засунуты в рукава, воротник шинели поднят, ноги поджаты. Дьячков присел возле него, поднял пилотку и увидел розовое круглое мальчишечье лицо с чуть-чуть курносым носом и припухшими свежими, как у девушки, губами. Густые светло-русые волосы спутались. Волнистая прядь упала на широкую выгоревшую бровь.

Дьячков легонько похлопал пилоткой по волосам спящего — открылись голубые прозрачные глаза. Батов повернулся на спину и вытянулся во всю длину.

— Здравствуй, сынок! — усмехнулся Дьячков.

Батов торопливо протер глаза, сел и с вызовом уставился на человека, назвавшего его сынком.

— Здорово, батя! — ответил он, усмехнувшись. — Только усы, кажется, что у сынка, что у бати, одинаковые.