Горячая купель

— Только госпиталь. И лежать не менее двух месяцев! — раздраженный настойчивостью пациента, доктор повысил голос. — Я уже сказал, что лечить здесь категорически отказываюсь.

— Но хотя бы забинтовать на первый раз вы не откажетесь?

— О, да, — спохватился доктор и вдруг смягчился: — Это мой долг. И советую я тоже только по долгу, а не по каким-то другим мотивам.

На перелом он туго наложил широкую ленту лейкопластыря, для руки сделал марлевую перевязь, чтобы меньше двигалась. Намотал целую чалму на голову, предварительно смазав рану риванолом. Наложил повязку на колено и стал прощаться.

— Значит, вы отказываетесь помочь мне, доктор?

— Да поймите же вы, — закричал он, — что это не в моих силах и не в ваших интересах! Без госпитализации такое не лечат.

— Тогда оставьте мне риванол и бинты, я сам буду делать перевязки...

Доктор пристально посмотрел на молодого лейтенанта, как на самоубийцу, молча выгрузил из своей сумки все бинты, поставил на стол бутылочку с риванолом и, получив за все, холодно распрощался.

Кто не знает, как скучно лежать в постели замотанному бинтами и с самыми безрадостными мыслями! Несколько раз заходил Чумаков — у него всегда много дел и вопросов. Путан приносил ужин. Но едва ли не раньше всех заглянул Журавлев, справился о здоровье, сказал, что он готов, если надо, подежурить ночью.

Ничего такого больному не требовалось, и подивился Володя и порадовался, что печется о нем такой вот неприметный солдат.

Перед вечером притихло все на заставе, угомонилось. От долгого спокойного лежания боли прекратились, и Володя крепко уснул тем целительным сном, какой лечит лучше всяких лекарств. Проспал он восемнадцать часов кряду. Проснулся около двенадцати часов дня и, прежде чем умыться, занялся перевязкой. На голове неглубокая рана отлично начала подсыхать. Володя решил ее не забинтовывать, а только смазать риванолом — так скорее заживет. Руку не больно, если не двигать ею. В колене боль чувствуется тоже только при ходьбе.

Все это бодрило, вселяло надежду, а мрачные предсказания доктора вспоминались, как проплывшая черная туча, из которой ни грома не грянуло, ни града не упало.

Вдруг зазвонил телефон. Грохотало бездумно поднял трубку и в ухо ударило:

— Грохотало! Грохотало! — кричала трубка знакомым голосом.

— Я у телефона... Слушаю!

— Грохотало! Почему не отвечаете?

— Да слушаю, слушаю я! Кто говорит?

— Говорит майор Крюков. Это ты, Грохотало?

— Да я, я! Слышу вас хорошо.

— А я тебя совсем почти не слышу. Ты еще живой?.. С постели говоришь? Ты доложил командиру роты о чрезвычайном происшествии?.. Ну, чего молчишь? Доложил по команде?

Грохотало отодвинул трубку на вытянутую руку, просчитал в уме до двадцати и подчеркнуто спокойно ответил:

— Если вы слышите мой голос, то, стало быть, я еще жив. Во-вторых, говорю не с постели, а стоя. О чем и кому я должен докладывать — не понял. Повторите.

— Что-о! Ты еще издеваться изволишь, так сказэть! Может, ты скажешь, что у тебя не сломана нога! Может, ты скажешь, что рука у тебя не сломана! Ну, говори же, чего молчишь?!

— Соображаю, что еще у меня не сломано...

— Ты перестань мне шарики крутить!..

Не повышая голоса, Володя ответил:

— Ваш информатор, товарищ майор, был, видимо, не совсем трезвый, потому не доглядел, что у меня и голова отломлена. Вот она, рядом на стуле, вместе с гимнастеркой лежит...

— Да ты!.. Ну, погоди! — пригрозил Крюков. — Сейчас я приеду и выведу тебя на чистую воду! — Он бросил трубку.

Так вот как оно обернулось — самым больным боком! Как донеслось до Крюкова то, чего ни командир роты, ни комбат не знали?

Однако время идет, и надо готовиться к встрече гостя. Крюков своего решения не отменит. Володя побрился, протерся одеколоном — лицо чистое, свежее. Забинтованное колено под брюками не отличишь от здорового. Пониже на лоб надвинул фуражку — из зеркала глянул на него совершенно здоровый парень. Никаких бинтов. С рукой — хуже, даже надеть гимнастерку очень трудно... Надел китель и с радостью обнаружил, что, если рука свободно опущена и не движется, боли в ключице не слышно. Так что никакой перевязи не надо.

Часа через полтора после телефонного разговора Крюков приехал на заставу и, выскочив из машины, сурово спросил у Колесника, стоявшего на посту у подъезда:

— Где лейтенант?

— У себя, товарищ майор, наверху, — не моргнув, отчеканил Митя. — Только что видел, как он прошел туда.

И до чего же догадливый народ — солдаты! Лейтенант не выходил во двор со вчерашнего вечера и, услышав этот разговор через окно, надел перед зеркалом фуражку так, чтобы не было заметно ссадины, повернулся к столу и склонился над развернутой картой.

Получилось на самом деле так, будто Грохотало только что вошел в комнату, не успев снять фуражку. А когда отворилась дверь и вошел Крюков, Грохотало шагнул ему навстречу, лихо взял под козырек и, с улыбкой глядя на начальника штаба, четко, по-курсантски, доложил:

— Товарищ майор, вверенная мне застава несет службу по охране демаркационной линии. За минувшие сутки никаких происшествий не произошло.