Горячая верста

— Не пойду, — выдохнул Пап. Он вскинул на Бродова птичьи, заплывшие жиром глаза, метнул в него искры вспыхнувшей внезапно ненависти. Его огромный живот дрожал под полами дорогого костюма, и шея, малиново покраснев, вздувалась от прерывистого тяжкого дыхания. — Закон на моей стороне: я получаю премии, был отмечен в приказе... У вас плохи дела, вы и уходите. А у меня, слава богу, ничего... дела идут.

Бродов откинулся на спинку кресла, вцепился в мягкие подлокотни. Он понял: свалял дурака! Надо бы с ним по-хорошему, а он... разъярил... Обидные слова, которые он только что выплескивал на голову Папа, — все отошло в сторону... Теперь в разгоряченном мозгу билась одна мысль: ты сам глуп и примитивен, ты сам дурак, сам дурак!.. Бродов вдруг, в одно мгновение, осадил себя, но было поздно: отношения с Папом были испорчены. Пап теперь встал на дыбы и, чего доброго, пойдет на своего обидчика в атаку.

— Поймите меня, Спартак... — заговорил Бродов, и в голосе его послышалась мольба.

— И понимать не хочу! Институт не вотчина Бродова, учреждение государственное. Вы напортачили в заказах по железногорскому стану, вы и убирайтесь.

Группа фильтров, слава богу, ничего! Наш труд недавно в приказе отмечен.

— В приказ-то я вашу фамилию вставил, — растерянно парировал Бродов.

Но инициатива от него перешла в руки Папа; теперь директор не наступал, а оборонялся. И Пап заметил это и усилил натиск.

— Приказ подписал директор, лицо официальное. А кто он такой и что за человек — не мое дело. Сегодня вы, завтра другой.

Пап снова метнул на Бродова огонек птичьих глаз и, видя, что противник растерян, продолжал наносить удары. 

— «Видеоруки» выбросили на слом, рабочие написали письмо в Высшую Аттестационную комиссию,— они требуют лишить вас ученой степени. Так-то, шеф! А там ещё комсомольцы бузу подымают. Я притушил костер, но мне не удалось погасить его совсем. Ваше дело плоховато, и не валите вы с больной головы на здоровую.

— Погоди, Пап, что ты городишь: ты же сказал, комсомольцы не станут. Как тебя понимать?..

Последние слова Бродов проговорил бессознательно,— он поверил Папу и уж представил, как его вызывают в министерство, как там, на коллегии, начнется обсуждение институтских дел, представил, как потом им лично, как ученым, займутся в Министерстве высшего образования, как председатель ВАК прочтет документ, лишающий его звания. И как потом он, Вадим Бродов, развенчанный кандидат, опозоренный, идет по Москве и не знает, куда ему следовать: домой или в институт. Потом ему стали рисоваться сцены объяснения: дома, в отделе кадров министерства, с друзьями...

Бродов отвернулся от Папа. Он смотрел в окно и призывал на помощь всю силу воли и здравый смысл, чтобы не делать больше глупостей, а как-нибудь выпутаться из этого положения.

И он решил: разговор с Папом надо перенести домой и там, за ужином, в семейной обстановке, обсудить сложившуюся ситуацию. Он верил в практический ум Ниоли, в её способность улаживать любые дела.

И Бродов сказал Папу:

— Мы сейчас возбуждены и говорим много глупостей К тому же...

Он взглянул на часы:

— ...у меня сейчас совещание. Приходи сегодня вечером к нам...

— Занят. Не могу! — отрезал Пап. И поднялся.

Шумно вздохнул.

— Приходи же. Я прошу. И Ниоли...

— Ладно,— кивнул Пап от двери,— Может, приду.

И вышел довольный собой, Его натура раскрылась сегодня с такой силой, какой он и не ожидал.

Конечно же, письмо рабочих он придумал на ходу, и придумал, как теперь мог заключить, к большой своей пользе и выгоде.

4

Давно наступило утро. Бродов уехал на работу, но Ниоли не хотела вставать: включила над головой бра и долго ещё лежала на высоких подушках, сладко и шумно зевала, прогоняя сонную истому. Потом она разглядывала свои руки — в воображении вызывала картину, как бы эти руки красиво могли быть представлены в сцене умирающего лебедя, если бы Ниоли пошла в балерины. Но Нёличка, как называла её мать, пренебрегла искусством, она пошла в модный и труднодоступный институт международных отношений, и хоть с горем пополам, но закончила его и получила диплом,— теперь он составляет главный источник её гордости. Она нередко, в кругу друзей, когда, конечно, заходит речь о призвании и общественных задачах, нет-нет да скажет: «Я по образованию дипломат, мое дело темное». И все непременно рассмеются такой шутке, одарят молодую женщину взглядами, в которых она прочтет то зависть, то искренний восторг, но чаще и то, и другое.