Горячая верста

Павел Лаптев свесил над коленями голову, задумался. В истории со статьей чувствовал что-то неладное. Глухим спокойным голосом спросил Егора:

— Что ты писал... в «Молнии»?

— Феликс писал. Каюсь, отец, не читал статью.

— Как же подписывал?

— Сказал Феликс: «Подпишем твою фамилию». Я что ж, доверился. Подписывай, говорю. Мне и в голову не могло прийти, что против Фомина... могут использовать.

Павел поднялся решительно, сказал:

— Сматывай удочки, Егор. Хватит, половили!

3

Едва ли ни первая электричка, распахивая дремотную рань зимней предрассветной поры, несла Павла Лаптева в Москву, в город, в котором он никогда не жил, но который для него с детства был таким же родным и желанным, как и тот деревянный городишко, где впервые он увидел мир и повел счет своим беспокойным годам.

Тревожно на душе у Павла. Беда ему представлялась огромной и непоправимой. «... Новый проект Фомина забодали». Сказал, как обухом ударил. И о Фомине: «...слег, бедняга».

В истории с «Молнией» подозревал Вадима. «Организовал... Отснял... Использовал на коллегии против Фомина».

Коллегия министерства назначена на канун Нового года. Обещали и меня пригласить. Сам министр, Василий Васильевич, обещал. Раза три повторил: «Ты это, Паша, на коллегии расскажи. Мы тебя пригласим...»

«Забыл, Василий Васильевич,— думал Павел о министре. — Дел у него хватает. Не мудрено и забыть».

Много раз приезжал министр в нынешнем году на «Молот», трижды поднимался к нему на пост. Без провожатых, один. Первый-то раз встал за спиной у Павла, смотрит. А Лаптев хоть и не имеет глаз на затылке, а всегда чувствует сзади себя человека.

— Идите сюда, вы мне не помешаете,— сказал стоявшему за спиной. А когда тот подошел, поздоровался, подумал: «Корреспондент какой-нибудь или по научной части».

Когда стан остановился, гость протянул руку Павлу, назвал свою фамилию. И, видя, что фамилия не все сказала оператору, добавил: «Из министерства. Может, слышали?» Алый флажок на лацкане пиджака с коротким словом «СССР» разъяснил остальное. Лаптев смутился, но не оробел. Пододвинул стульчик: «Садитесь, товарищ министр». Потом рассказал: «Я слышу человека за спиной. Видно, с войны такая способность выработалась». — «В каких войсках воевали?» — спросил министр. И, услышав, «авиация», привстал от радости, всплеснул руками: «И я тоже. Инженером эскадрильи был. Истребительной».

И пока длился простой, многое вспомнили фронтовики. И затем уж, когда о стане говорили, то, как летчики, понимали друг друга с полуслова.

За первой была вторая и третья встреча. И все на стане. Министр теперь знал Лаптева и как старшего оператора. Верил каждому его слову.

«Да-а,— глубоко вздыхал Павел, возвращаясь мыслями к совершившемуся факту. — Не пригласил».

И опять о Вадиме. Нет, на подлость Вадим не пойдет. Что угодно, только не подлость.

В здание министерства вошел к началу рабочего дня. Секретарша встретила приветливо, но... развела руками.

— Болен Василий Васильевич.

Лаптев оглядел телефоны, кивнул на них: — Позвонить можно? И, видя нерешительность секретарши, улыбнулся ей, сказал: — Не бойтесь. Ругать не будет.

Позвонил. И когда представился, спросил о здоровье, министр ему обрадовался.

— Лаптев? Ты?.. Что у тебя за дело?.. Приезжай ко мне, выложишь с глазу на глаз.

Через час машина остановилась у ворот дачного городка. Подъехали к небольшой зеленой даче. К крыльцу из леса вилась асфальтированная тропинка, двери выкрашены свежей краской, на окнах белые занавески.

На крыльце появился хозяин. Он заметно прихрамывал, но бодрился, делал вид, что боль невелика и не стоит внимания.

— Два раза в год открывается рана, — заговорил министр, желая, видимо, успокоить Павла, который с тревогой посматривал на его больную ногу.— Весной и вот... в начале зимы. Ну да ладно. Выкладывай: какая причина привела ко мне? Знаю: без дела, за здорово живешь, не пожалуешь.

— Точно, Василий Васильевич, дело есть, и серьезное.

Министр слушал Лаптева внимательно, не перебивал, ничем не высказывал своего отношения к его словам. Он лишь изредка взглядывал на Павла, и в глазах его Павел улавливал чуть заметную озорную смешинку. А когда Павел закончил свой рассказ, министр несколько минут шел молча, на лбу его теснились морщины, выдавая тревогу и озабоченность.

Спросил:

— Ты уверен в проекте Фомина?

— Уверен!

— Ты разве знаешь проект?

— Не знаю, Василий Васильевич.

— А говоришь, уверен.

— Я человека знаю. Фомина Федора Акимовича. И стан его знаю. Не может он глупую идею предлагать. Сердце мое чует — не может!

— Вот за то я тебя, Павел Иванович, и люблю, что не одним ты рассудком живешь. И сердце нам надо слушать, оно не подводит, всегда правду скажет. Фомин — человек, он на виду у всего народа. А новый его проект революцию в металлургии начинает.

— Я только слышал, много средств его конвейер потребует. Найдутся ли у государства?

— Надо найти. Наше государство с первых лет рождения своего дальнозоркостью отличалось. И на этот раз государство поймет Фомина.