Горячая верста

— Как–нибудь! — воскликнул Пап. — Да не как–нибудь, а прежде всего он и отвечает за эту систему! Он же директор того самого института, который создавал…

— А–а–а… — протянула Настя. И понимающе закивала головой. — Мне теперь ясно, почему его братец Феликс так болезненно воспринимает критику вашего института.

И Настя громко, по–мальчишески присвистнула.

— Жаль, жаль, — проговорила Настя, продолжая вслух свои размышления.

— Чего вам жаль? — спросил Пап.

— Хороших таких людей обижать… таких, как… вы… ваш начальник… Очень жаль, да что поделать. Дружба дружбой, а служба службой.

— Напрасно вы нас жалеете, — сказал Пап, инстинктивно подвигаясь к Насте. Он смотрел на её обнаженную сильную руку. — Критика нам на пользу. Мы люди современные, сознательные.

— Вот как письмо наше напечатают, вам будет совестно. Все узнают, как вы нас подводите.

— Письмо уже напечатали. Если ваш дедушка не прочел его, то прочтет. Он ведь как–никак главный конструктор стана. Не знаю, понравится ли ему ваша… ваше письмо.

— Дедушка тут ни при чём! — отрезала Настя. — Он конструировал стан, а не приборы. Наоборот, дедушка нам скажет спасибо. А что до его репутации — вы не беспокойтесь. Славы его не убудет.

Последние слова Настя произнесла с гордостью.

Пап не нашелся с ответом.

Вернулись из сада Фомин и Бродов. К тому времени ужин был готов. Они сидели за большим круглым столом посреди гостиной. Пили вино, ели грибы собственного засола, яблоки, варенья — тоже из своего сада. Настя угощала гостей с особенным удовольствием, потому что в этом году она впервые за свою жизнь сама делала запасы на зиму, пробовала приготовлять варенья, грибы и прочие дары подмосковной земли. Савушкин не проносил ложки, чтобы не похвалить хозяйку, не высказать своего суждения. Он сидел рядом с Настей и часто вставал и шел с ней на кухню, чтобы помочь ей, — чувствовал себя, как дома, но с гостями говорил мало. Он знал обо всем происшедшем вокруг его имени, знал, что издан приказ о его назначении в институт к Бродову. Бродов к нему обращался редко, он, видимо, не хотел придавать значения факту назначения Савушкина заведующим сектором института и больше беседовал с академиком и Настей, которая сидела напротив него и проявляла к нему дружеский интерес.

— Ваш брат тоже администратор — у него целая бригада артистов, — сказала она Бродову, нажимая на слово «брат» и подкладывая ему грибков. — Он, наверное, говорил вам?

Дед недовольно сморщился, но промолчал. Внучка уже несколько раз заговаривала с ним о заводском ансамбле; и что Бродов–старший открыл талант у Егора Лаптева, и что ансамбль собирается в какую–то поездку; будто бы Феликс, у которого не открыты никакие таланты, на время поездки хочет взять на себя роль администратора. И такая любительская роль есть в оркестре. По тону, каким сообщила ему об этом Настя, он почувствовал холодок в их отношениях, и это его успокоило. Он питал к семье Бродовых предубеждение и в душе считал, что хорошего человека там быть не может.

— Нет, он мне ничего не говорил, — ответил Бродов, — он вполне самостоятельный человек и не ставит меня в известность о подробностях своей жизни. А что, он талант какой–нибудь?..

— Да, он отличный организатор! — нашлась Настя. — И кажется, неплохо поет, — соврала в заключение. И ещё она бы хотела сказать: «А ещё лучше он защищает систему автоматики на стане». Она теперь иначе смотрела на поведение Феликса, на его жаркие споры о технике, нападки на «гигантоманов» — он в этих спорах не столько отстаивал свои принципы, — Настя поняла теперь: у него их попросту нет, — он защищал брата, его институт, старался переложить ответственность с автоматиков на механиков, — то есть на её деда, его учеников. Она теперь жалела, что иногда соглашалась с Феликсом, шла у него на поводу. А как он восставал против письма!.. «Ну, погоди, — говорила себе Настя. — Мы ещё с тобой посчитаемся».

— Да, да — поет он неплохо, — сказала Настя, как бы очнувшись от своих мыслей.

— Именно, неплохо, — улыбнулся Бродов. Он посмотрел на Фомина, видимо ожидая его комментарий к поступкам современной молодежи. И, повернувшись к Насте: — Вы тоже поете в ансамбле? Или… пляшете?

— Нет, — серьезно ответила Настя. — Ваш папаша не находит у меня талантов.

— Решительно никаких?

— Никаких. Но я докажу, что таланты у меня есть. Я буду петь в ансамбле.

— Берусь за вас похлопотать. Надеюсь… так сказать, на родственные связи.

— Пожалуйста. Буду вам благодарна.

— А там в вашем ансамбле не требуются петушиные голоса? — обратился Федор Акимович к Насте. — Я бы сумел. Вот послушай…

Он поднялся в рост, захлопал ладонями по бедрам и, как бывало он делал в детстве, закричал по–петушиному.

Все засмеялись искренне и громко, как смеются молодые беззаботные люди.

Настя была в восторге. Со словами: «Ты, дедушка, давно не пел по–петушиному», — она обнимала его и целовала в щеку. А Бродов, польщенный интимностью обстановки, думал: «Я бы никогда не отважился вот так… просто, встать и закричать. Если б даже и умел».