Горячее дельце

Одна маленькая деталь: пока Кабан разговаривал с Корейцем, я с помощью жевательной резинки прикрепила к нижней поверхности стола миниатюрный «жучок». Правда, радиус его действия невелик, метров триста, но этого вполне достаточно, чтобы слышать из припаркованной во дворе машины все, что будет произнесено в кабинете Кабана. 

Глава 8

По дороге домой я обдумывала сложившуюся ситуацию.

Результаты этого анализа большого оптимизма не вызывали.

Единственное, в чем я была твердо уверена, это то, что Кабана «кинули» местные. Москва явно была притянута только в качестве ширмы, и, следовательно, искать нужно было здесь, в Тарасове.

Если я найду людей, обманувших Кабана, то стану соучастницей преступления. Его обещание нарезать из них ремней я не была склонна расценивать как гиперболу. Так же, как обещание оторвать мне голову в противном случае. Куда ни кинь, везде клин.

Я приняла решение продолжить розыски, исходя из аксиомы, что своя голова дороже чужой шкуры. К тому же расследование — это приумножение знания, а знание, как известно, — сила. Что же я имею по ходу расследования? А почти ничего. Кроме пуговиц, пуговиц на мундире. Холсту этому лет пятьдесят, по мнению Троицкого. А ему можно верить, по крайней мере в том, что касается холстов. Размер пуговиц говорит о том, что портрет человека в мундире был очень велик. Кто же это мог быть? Сталин, Буденный, Ворошилов. Словом, любой, кто был у руля в то время и носил военный мундир.

Но сейчас даже не это главное. Где мог храниться этот громадный старый портрет, пока кому-то не пришла в голову мысль отрезать от него кусочек? В музее? Едва ли. При всей ангажированности тогдашнего изобразительного, как, впрочем, и всякого другого, искусства портреты такого размера были скорее элементом пропаганды и агитации. Такие портреты, насколько я могу судить в меру моего юного возраста по кинофильмам и рассказам ветеранов, вывешивались в людных местах, дабы народ не забывал, кому он всем обязан. Рисовать такие портреты — дело достаточно дорогостоящее, одной краски сколько надо. Поэтому вся наглядная агитация, а это я уже по своему пионерско-комсомольскому прошлому помню, возлагалась на предприятия.

Те держали в штате или приглашали аккордно художников, затейников, хореографов и т. п. Вся эта братия числилась при клубах или Домах культуры, кому как повезет. Там же могли храниться и плоды их трудов, в том числе и такие крупные и перезрелые, как портрет неизвестного мне военачальника.

В этом направлении и попробуем поискать.

Вернувшись домой, я вооружилась листом бумаги и телефонной книгой.

В мой список должны были войти телефоны клубов, Домов и Дворцов культуры тех предприятий города, которые, первое — таковые имели, и второе — существовали примерно пятьдесят лет назад.

Через пару часов интенсивного труда, к моему приятному удивлению, выяснилось, что список этот не слишком велик: он включал двадцать три пункта. Я понимала, что он, возможно, неполон, но важно было начать.

Первый мой звонок был сделан директору Дома культуры завода «Серп и молот».

— Алло, — ответил мне приятный женский голос.

— Здравствуйте, мне хотелось бы поговорить с директором Дома культуры.

— Здравствуйте, я вас слушаю.

— Моя фамилия Иванова, я представляю норвежскую культурологическую организацию, — беззастенчиво соврала я.

— Очень приятно, меня зовут Маргарита Дмитриевна Рудакова.

— Очень приятно. Маргарита Дмитриевна, организация, которую я в данный момент представляю, осуществляет программу, финансируемую Нобелевским комитетом и королем Норвегии, направленную на сохранение памятников культуры эпохи деспотизма и тоталитаризма. В частности, меня интересуют живописные портреты руководящих деятелей той эпохи. Не могли у вас сохраниться подобные полотна? Я имею право оплатить интересующие нас экземпляры наличными, в том числе твердой валютой. Предпочтение будет отдано крупногабаритным экземплярам.

Закончив свою тираду, я замолчала. Молчала почему-то и моя собеседница.

— Алло, Маргарита Дмитриевна, вы меня слышите?

— Да, слышу, — взволнованно подтвердила Маргарита Дмитриевна, — но ваше предложение так неожиданно… я пытаюсь вспомнить, что у нас осталось. Есть большое количество членов Политбюро, я имею в виду их портреты, разумеется, — смущенно поправилась она.

— За какой период?

— Я думаю, года с пятьдесят пятого до самого последнего состава.

— Какого формата?

— Небольшого, — опять смутилась Маргарита Дмитриевна, как будто по ее личному недосмотру портреты были сделаны недостаточной величины, — их, видимо, носили на праздничные демонстрации.

— Это не то, — поморщилась я, — упаднический стиль. Нужно что-нибудь пораньше и побольше.

— Таких, к сожалению, нет. Многое было уничтожено в пятидесятые годы, когда стали бороться с культом личности, — виноватым голосом объяснила Маргарита Дмитриевна.

— Очень жаль. Не бережем мы, деятели культуры, народное достояние, — менторским тоном посетовала я.

Кажется, я слишком глубоко вошла по системе Станиславского в роль представителя культурологической международной организации.