Горячее сердце

Кажется, Белесов обрадовался возможности перенести огонь критики на другого. Он тут же выпрямился, усмехнулся.

— Вяча хотел показать, что он самый умный. Когда мы собирались у него на чердаке, он только «якал» да мудреные слова произносил. Сам-то их небось не понимал, а туда-а же!..

— Кстати, почему на чердаке? Он что, в дом вас не пускал?

— В дом! Там у него мамаша, а у мамаши полированные шкафы. Попробуй дотронься — живьем съест! Она и мужика своего выжила — тот все в гараже спасается. О, у него там житуха! Бар в углу — полно водки и вина. А Вяча на папашу говорит: «Плебей». Потому что тот коньяк не покупает, глушит одну водку. Вяча у деда чердак занял, дед ему все разрешал. И не работать тоже. Кормил его, — Он захлебнулся скороговоркой. Я налил ему воды. — …Вот чего Вяча не хотел, так это воровать. Боялся. Когда, Женька приехал, Дуденец, похвастался: машинку пишущую из школы украли, потом письменный стол из школьного сарая. Наташка дуденцовская у подруги на работе паспорт свистнула. Женька предлагал: давайте мы и для вас машинку экспроприируем, а Вяча отказывался. Но они все равно еще одну машинку где-то украли и прислали ее нам, Леха Кислов привез, но Вяча велел закопать и не трогать. — Он помолчал. Я не торопил его. — …А Леха хотел пистолет. Раз я, говорит, тайный курьер, мне пистолет положен. Нашел одного парня, у того от отца именной ТТ остался, с войны, уговаривал пистолет ему продать, грозил, что бить будет. А парень ТТ сдал в милицию, а потом Леху вызвали в отделение. Что-то он там наврал, а когда доложил Вяче, Вяча очень испугался. Сказал, теперь мы попадем на подозрение у КГБ, Послал меня на почту. Я дал телеграмму на адрес Кореньевой с шифрованным сигналом тревоги. Там должны были быть слова: «Привет от Тамары». Я растерялся и только эти слова и написал. Вяча узнал, еще больше перепугался. Хотел на почту бежать, забрать телеграмму, но передумал, говорит: там уже дожидаются…

Вот почему Дуденец встретил наших в Железогорске так, будто давно ожидал…

А о старшем родственнике «вождя легионеров» я уже слышал, узнал, что дед Вячеслава по матери — поляк. («Между прочим, — цедил сквозь зубы Сверчевский, — по-настоящему меня надо Венчеславом звать. Мы — шляхетского рода, не быдло…»)

Дед Вячеслава, националист, мелкий помещик, отселенный с Западной Украины перед самой войной, воспитал внука по-своему. Родители не обращали на Вячу внимания. И у отца, и у матери была своя жизнь. Вячеслав после армии не работал. «Чистых» мест не предлагали — образования не хватает, а на физический труд он идти не хотел. Отцу не понравилось, что сын не приносит денег в дом. Разругались. Вяча ушел жить к деду. Поставил на чердаке стол и изливал на бумагу бессильную злобу, неудавшиеся претензии на «господскую» роль. Дед учил его не раскрывать свои мысли до поры, до времени, притаиться и ждать, ждать, ждать… Как дождались (увы, ненадолго) они, старшие, в сорок первом… Но младшему не терпелось. И он, замесив в голове безумную кашу из дедовского ядовитого бурчания, хриплых западных «радиоголосов», решил своими руками вернуть тот, сорок первый…

Как все-таки все связано в этом мире, связано друг с другом и в пространстве, и во времени… Далеки от нынешнего, моего поколения старые царские, буржуазные времена, а дотянулась и до нас их холодная, костлявая, отжившая рука. Дотянулась не просто потому, что пронес свою злобу до наших дней бывший помещик Сверчевский, но и потому, что поддерживают ее, гальванизируют западные спецслужбы — верные слуги отжившего, но яростно сопротивляющегося строя. И может, эта рука потянется дальше, в завтрашнюю чистую глубину, если мы, я лично, не остановим ее.

13

Лето началось дождями. В один ненастный день я пожаловался Пастухову, что начинаю пробуксовывать на допросах. Видимо, выяснил уже все, что надо. Не пора ли нам всем закрывать это дело?

Александр Петрович на меня по-смо-тре-ел. Потом сочувственно покивал:

— Понимаю. Утомили добра молодца протоколы… Но все же дело рано закрывать. Мы еще не все их связи выявили.

Да ведь связей оказалось немного. И Дуденец, и Сверчевский, уличенные друг другом, признались, что врали, расписывая в отчетах многочисленность «созданных ими групп». Врали, чтобы набить цену и поставить себя выше другого. А тут еще посыпались ответы из Железогорска и других мест, где по нашим запросам проверяли адресатов, обозначенных в записных книжках «интеллектуалов». Читая, перелистывая официальные бланки, Москвин ругался: «Вот стервецы, сколько людей от дела оторвали!» А Сан Саныч мрачно острил: «Скажи спасибо, что они еще не додумались телефонные справочники переписать».