Горячие сердца

— Да, хотя и знал, что это невозможно. Я взял ребенка и пошел назад. Как только вышел из комнаты, стены зашатались, и я уже не оглядывался. Было ясно, что в это здание никто больше не вернется.

— Тогда и был сделан тот снимок?

— Да.

— Ты смотрелся героем.

— А чувствовал себя идиотом, даже хуже. Неудачником. Полным неудачником.

— И потом здание рухнуло?

Гибсон кивнул и хотел было отнять руку, но Мими задержала ее в своей.

— Ты спас жизнь мальчика.

— Да.

— Она знала, что ее ребенок будет жить.

— Думаю, знала.

— Вы погибли бы все, если бы ты не унес ребенка.

— Это точно.

— Значит, другого выхода не было?

— Наверное.

— Так в чем же дело?

Он покачал головой.

— Я бы не хотел вновь оказаться перед выбором. Не хочу, чтобы от моего поступка снова зависела чья-то жизнь. Вот почему я никогда больше не вернусь в пожарную часть, а ты просто дура, если хочешь туда. — Он с трудом поднялся, отстраняя ее руку. — Настоящее испытание для пожарного — это не умение отжиматься или таскать по лестнице мешок с песком, и не способность вызубрить наизусть все пункты инструкции, предписывающей, как правильно накачивать воду в шланг. Настоящее испытание — это когда ты должен бросить человека в огне, зная наверняка, что он погибнет. Когда она поцеловала сына, я знал, что это в последний раз. И она тоже знала.

— Наверное, это ужасно.

— Если бы Мик был тогда рядом, мы смогли бы ее спасти, — продолжал он. — Я всегда все делал сам, один, я ценю свою независимость. Но тогда следовало рассуждать как члену команды. Я должен был взять с собой напарника. Должен был взять Мика. Или хотя бы позволить решать шефу.

— Так вот почему ты уволился?

— Да. Я не хочу быть в ответе за чью-то смерть и в то же время слишком упрям, чтобы измениться. Мой отец и дед были пожарными, хорошими пожарными. Жили и умирали, борясь с огнем. А я больше не могу.

Мими обняла его. Вначале Гибсон хотел было высвободиться, но потом почувствовал искренность ее сострадания. Слишком долго он отказывал себе в человеческом тепле. Гибсон зарылся лицом в ее волосы, вдыхая их запах, и вдруг — неожиданно для самого себя — поцеловал девушку.

Это был настоящий мужской поцелуй, превративший душевное тепло в страсть, а нежность — в боль.

Он завладел ее нежными, сладкими губами.

И по тому, как она вся сжалась, как задрожали ее губы, а из груди вырвался тихий вскрик, понял, что ее еще никогда не целовали так.

Гибсон прервал поцелуй. Возможно, за эти несколько месяцев он потерял многое: веру в себя, достоинство, гордость, но только не честь. Он не воспользуется ее неопытностью.

— Хочешь… я останусь на ночь? — В ее глазах стояли слезы смущения от пережитого неизведанного чувства.

— Нет, — ответ прозвучал, пожалуй, слишком грубо.

— Могу протянуть между нами колючую проволоку, чтобы не пострадала твоя невинность, — лукаво заметила Мими.

Гибсон не сдержал улыбку: это была прежняя Мими, храбрая, острая на язычок.

Тем не менее придется объясниться.

— Мими, я сильно изменился за эти три недели, — начал он, — и я тебе очень благодарен. Это было довольно весело. Но сейчас тебе лучше пойти домой. Я мужчина, а не калека. Ты здесь больше не в безопасности. Колючая проволока тебя не спасет.

— Но я должна остаться, потому что тебе плохо.

Он приложил палец к ее губам. Гибсон не хотел этого слышать. Он не хотел слышать о чувствах, которые, как он догадывался, она к нему питает. Ей нельзя оставаться у него, она заслуживает лучшего будущего. Встретить честного человека, довольного жизнью, счастливого. Зачем ей разбитый циник, который, возможно, никогда уже не сможет работать?

— Ступай домой. Тебе ведь не нужна любовь на одну ночь, а я, откровенно говоря, на большее не настроен.

Чистейшая ложь, но без нее не обойтись. И хотя ему было больно видеть обиду и потрясение, отразившиеся на ее лице, это была цена, которую они оба должны были заплатить.

— Если не уйдешь сейчас же, твоей репутации придет конец. Завтра с утра отправляйся к шефу. Скажи, что ты готова.

— Но я не…

— Да, готова, Мими. Ты сильная девушка, и не только физически. И если это и вправду то, к чему ты стремишься, я желаю тебе удачи.

Мими безучастно смотрела на него.

Впервые с тех пор, как переступила порог этого дома, она не знала, чего хочет. Единственное, в чем она была уверена, — это то, что ей не хочется покидать его.

Приняв молчание за выражение упрямства, Гибсон продолжил:

— Прежде чем войти в горящий дом, спроси себя, хватило бы у тебя силы воли оставить ту женщину, не сомневаясь в том, что она погибнет? И осталась бы ты пожарным? И смогла бы после этого считать себя героем?

Отвернувшись, не желая, чтобы ее слезы разжалобили его, Гибсон зашагал на второй этаж и, оказавшись в спальне, плотно закрыл за собой дверь. А потом дождался, когда захлопнется входная дверь, стихнут ее шаги на тропинке, и зашумит мотор машины.

Тогда он лег на кровать и уставился в потолок. Лишь полчаса спустя Гибсон сообразил, что забыл включить свет. Казалось, с ее уходом в доме стало темнее.

* * *

— И все-таки тебе лучше сдать этот экзамен, — заключила бабушка Нона.