Горячий снег

– Не удивляйся. Редкая профессия. Имел дело с блатниками, ворами и прочей швалью. Для тебя это темный лес. Ходил по острию ножа, но нравилось. Ты эту жизнь не знаешь.

– Не знаю. Что у тебя стряслось в училище? Почему не присвоили звания?

Уханов засмеялся.

– Хочешь - верь, хочешь - не верь, перед выпуском ушел в самоволку, а возвращался - и наткнулся на командира дивизиона. Нос к носу Знакомо окно в первом гальюне возле проходной? Только влез в форточку, а майор передо мной, как лист перед травой, орлом на толчке сидит…

– Угораздило тебя уйти в самоволку перед выпуском!

– Это уж детский вопрос, лейтенант. Было дело - кончено. Но уразумел, в чем комедия? Всунулся я в окно и, вместо того чтобы сразу деру дать, смеху сдержать не смог при виде майора в таком откровенном положении. Вылупил он на меня глаза, а я стою перед ним дурак дураком, и смех разрывает, ничего не могу с собой поделать. Стою на подоконнике - и ржу идиотом. Потом, конечно, крик и гром, поднял из горизонтального состояния Дроздовского, образцового во всех смыслах помкомвзвода, - и шагом марш на гауптвахту. Веришь, нет?

– Нет.

– Ну, это - дело хозяйское, - сказал Уханов, и передний стальной зуб его померцал открытой улыбкой.

На северном берегу, где постепенно угасало, бледнело зарево, прогремело подряд несколько выстрелов, следом зашлась немецкая автоматная очередь - и все смолкло. В ответ с южного берега ни звука.

– Откуда еще стрельба? - насторожился Кузнецов и, помолчав, спросил: - Скажи, что ты думаешь о Дроздовском? Действительно, был образцовым помкомвзвода…

– Выправка у него, лейтенант, как у Бога. Исполнительный и умный мальчик. А почему спросил? Что у тебя с ним?

Сильный ветер причесывал, трепал около ног сухие, жесткие стебли травы, дул в спину из степи от холмов, где работала похоронная команда. Кузнецов, замерзая, хмуро поднял воротник.

– Знаешь, как погиб Сергуненков? Глупо! Идиотски! Думать об этом не могу! Забыть не могу!

– А именно?

– Дроздовский прибежал к орудию, когда уже самоходка разбила накатник, и приказал ему гранатой уничтожить самоходку Понимаешь, гранатой! А метров сто пятьдесят по открытой местности ползти надо было. Ну, и пулеметом, как мишень, скосило…

– Яс-сно! Гранатами воевать вздумал, мальчик! Хотел бы я знать, что могла сделать эта пукалка. Гусеницу чуть ущипнуть! Стой, лейтенант, прихватим снаряды…

Они задержались на бывшей огневой Чубарикова, и здесь опять густо и внятно дохнуло на них горелым металлом и повеяло тоской, гибелью, смертным одиночеством от однообразно-унылого дребезжания на ветру искореженного орудийного щита под вздыбленной лапой гусеницы, от неподвижной громады танка, от одинокой лопаты, воткнутой в бугор там, где в нише похоронен был подносчик снарядов, которого они так и не опознали по лицу Снежная крупа намела здесь белые островки, но еще не прикрыла черную наготу земли, разверстую зияющими провалами. Из-за поднятого воротника Кузнецов смотрел на скольжение поземки по раздавленной станине, увидел неправдоподобно четкие свежие следы, оставленные валенками Уханова вокруг этой ниши, в тех местах, где нанесло уже снег, и поразился равнодушной, беспощадной белизне.

Уханов с кряканьем вскинул на спину ящик со снарядами. Молча пошли к орудию.

Глава девятнадцатая

Возле орудия послышался испуганный оклик из ровика:

– Стой, кто ходит? Стрелять буду!..

– Жарь, только сразу, - насмешливо отозвался Уханов и сбросил с плеч снарядный ящик между станинами орудия. - А кричать надо, Чибисов, следующим образом:

"Стой, кто идет?" И покрепче рявкать, чтоб коленки замандражировали. А ну-ка, голосни еще разик!

– Не могу я… Не могу, товарищ сержант… стреляют, они стреляют, - оправдываясь, забормотал из ровика Чибисов жалким, всхлипывающим голосом. - Прикуривал давеча, зажег, а над головой - свись - и в бруствер. Ка-ак они пульнули из автомата!..

– Откуда? Где стреляют? - строго спросил Кузнецов, не видя Чибисова и подходя к ровику.

Одиноко темнело на огневой, словно бы давно брошенное расчетом, орудие, прикрытое чьей-то хлопающей на ветру плащ-палаткой, груда стреляных гильз меж раздвинутых станин, снежок в земляных морщинах брустверов - все показалось одичалым, лиловатым от близкого зарева на том берегу. А этот как озябший от холода голос Чибисова выборматывал из темноты:

– Пригнулись бы вы, пригнулись… заметил он орудие, бьет…

Чибисов не вылезал из ровика, был не виден в нем, сливался с его краями, и Кузнецов проговорил с раздраженной командной интонацией:

– Что вы, как крот, зарылись в землю, Чибисов? В стереотрубу вас не увидишь! Выйдите сюда. Где Нечаев?