Горячий снег

– Не стоять!.. Ложись! - предупредил Кузнецов, не ложась, однако, сам, и с удовлетворенной мстительностью увидел, как Дроздовский пригнулся, а ездовой Рубин, оборотив грубое свое лицо в сторону пулемета, грузно присел на крепких коротких ногах; худенький же, длинношеий Сергуненков по этой команде бросился под сугроб и попластунски пополз к огневой позиции, под укрытие бруствера, загребая карабином снег.

– Что ползаешь, как щенок? - выругался Дроздовский и, выпрямясь, ударил его ногой по валенку. - Встать! Все к орудию! Стрелять!.. Где Зоя? Где санинструктор?

И, сделав шаг к орудию, снова рванул за плечо Кузнецова, недоверчиво впился прозрачными, показалось даже, белыми глазами в его лицо.

– Куда послал? Здесь она только что была!

– Побегла она, - откашливался густо Рубин. - Черти унесли!..

– К орудию, Кузнецов! Стрелять!..

Они вбежали на огневую, оба упали на колени у орудия с пробитым накатником и щитом, с уродливо отползшим назад, разверстым черной пастью казенником, и Кузнецов выговорил в порыве неостывающей злости:

– Теперь смотри! Как стрелять? Видишь накатник? А самоходка из-за танков бьет! Все понятно? Зоя пошла к Чубарикову! Может, там остался кто…

С поспешностью вталкивая пистолет в кобуру - длинные ресницы трепетали от возбуждения, - Дроздовский громко спросил:

– Кто стрелял по танкам? Где Касымов?

– Убит. Там, в нише. И трое из расчета.

– Ты стрелял по танкам? Ты подбил?

– Может быть…

Кузнецов отвечал и видел Дроздовского будто через холодное толстое стекло, с ощущением невозможности это преодолеть.

– Если бы не самоходка… Укрылась в дыму за подбитыми танками. Бьет по Уханову с фланга,… Надо к Уханову, ему плохо видно ее! Здесь нам нечего делать!

– Подожди! Что в панику бросился?

Упираясь локтем, Дроздовский быстро выглянул из-за изрытого, раскромсанного снарядами бруствера с вколотыми в обожженную землю отполированными осколками - и опять, прорезая звуки боя, пулеметные очереди прозвенели над огневой.

Синие искры разрывных просверкали позади орудия в гребнях сугробов. Дроздовский, садясь под бруствер, обводил поле боя сощуренными, торопящими глазами, все лицо его мигом сузилось, подобралось, спросил прерывисто:

– Где гранаты? Где противотанковые гранаты? На каждое орудие было выдано по три гранаты! Где они, Кузнецов?

– На кой черт сейчас гранаты! Самоходка в ста пятидесяти метрах отсюда - достанешь ее? Пулемет тоже не видишь?

– А ты что думал, так ждать будем? Быстро гранаты сюда! Сюда их!.. На войне везде пулеметы, Кузнецов!..

На бескровном, обезображенном судорогой нетерпения лице Дроздовского появилось выражение действия, готовности на все, и голос его стал до пронзительности звенящим:

– Сергуненков, гранаты сюда!

– Вот, в нише они. Товарищ лейтенант…

– Гранаты сюда!..

И когда ездовой Сергуненков отполз к ровику, вынул там из ниши две облепленные землей противотанковые гранаты и, тут же полой шинели очистив их, протерев, положил эти две гранаты перед Дроздовским, тот скомандовал, привставая над бруствером:

– Ну!.. Сергуненков! Тебе это сделать! Или грудь в крестах, или… Понял меня, Сергуненков?..

Сергуненков, подняв голову, смотрел на Дроздовского немигающим, остановленным взглядом, потом спросил неверяще:

– Как мне… товарищ лейтенант? За танками стоит. Мне… туда?..

– Ползком вперед - и две гранаты под гусеницы! Уничтожить самоходку! Две гранаты - и конец гадине!..

Дроздовский говорил это непререкаемо; вздрагивающими руками он неожиданно резким движением поднял с земли гранаты, подал их Сергуненкову, а тот машинально подставил ладони и, беря гранаты, едва не выронил их, как раскаленные утюги.

Он, видимо, еще ни разу в жизни не брился, на юношеских щеках, над верхней пухлой губой золотился пушок, показавшийся тогда темным, колючим от меловой бледности, и Кузнецов особенно близко увидел нездешнюю голубизну его глаз, мальчишески нежный подбородок, тонкую и тоже нежную, вытянутую из просторного воротника шею. Затем услышал шепот его:

– За танками ведь она, товарищ лейтенант… Далеко стоит…

– Взять гранаты!.. Не медлить!

– Понял я…

Сергуненков искательно-слепыми тычками засовывал гранаты за пазуху, а эта ясная голубизна глаз его скользила по решительному, изменившемуся лицу Дроздовского, по лицу Кузнецова, по круглой, равнодушной спине Рубина, который, полулежа между станинами, тяжко сопел, с замкнутой сосредоточенностью уставясь в бруствер.

– Слушай, комбат! - не выдержал Кузнецов. - Ты что - не видишь? Сто метров по открытому ползти надо! Не понимаешь это?..

– А ты думал как?! - произнес тем же звенящим голосом Дроздовский и стукнул кулаком по своему колену. - Будем сидеть? Сложа руки!.. А они нас давить? - И обернулся круто и властно к Сергуненкову: - Задача ясна? Ползком и перебежками к самоходке! Вперед! - ударила выстрелом команда Дроздовского. - Вперед!..